Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя

Следует подчеркнуть общеизвестное: «Бесплатных пирожных не бывает». Швейцарские либералы (или революционеры – о трудности проведения здесь различий говорилось выше) мечтали о «братской» помощи со стороны государства, которое находится в авангарде борьбы за свободу во всем мире (на что указывал еще знаменитый декрет Конвента от 19 ноября 1792 года[223]). Но реальную Французскую республику интересовали, прежде всего, собственные интересы и возможность обеспечить их в том числе и за счет Швейцарии.

Эти интересы можно разделить на три группы.

1) Военный аспект. Франция, достигнув немалых успехов на полях сражений войны Первой коалиции и получив передышку после заключения мирных договоров в апреле и июле 1795 года в Базеле (с участием Окса!), а в октябре 1797-го – в Кампо-Формио, нуждалась в обеспечении безопасности новых границ и укреплении связей с регионами, куда ее влияние теперь распространилось. В данном случае речь конкретно шла о севере Италии и о контроле за перевалами, которые туда ведут, для возможности быстрой переброски войск.

2) Политический аспект. Революционному режиму было выгодно окружать себя новыми «республиками-сестрами», первой из которых стала Батавская республика на месте прежней Республики семи объединенных нижних земель – Нидерландов (1795), а затем к ней добавились созданные по инициативе Бонапарта во время его Итальянского похода Цизальпинская республика с центром в Милане и Лигурийская вокруг Генуи (1797)[224]. Франция путем подписания договоров с новыми государствами устанавливала над ними своего рода протекторат и имела все возможности контроля за их внутренней жизнью. В случае Швейцарии это казалось для Франции тем более естественным, ведь в противном случае предоставленные самим себе «старорежимные» кантоны притягивали роялистов и становились центрами контрреволюционной деятельности.

3) Финансовый аспект. Республика постоянно нуждалась в притоке финансовых средств, в том числе необходимых для осуществления масштабных военных операций. В этом смысле весьма привлекательными были легенды о «сокровищах Берна», хранящихся в его подвалах, и вообще, идея «вернуть себе» средства швейцарских городов, которые долгое время «наживались» на торговле с Францией.

Прологом к дальнейшим событиям стал проезд генерала Бонапарта, успешно завершившего переговоры с австрийцами, из Кампо-Формио в Раштатт, где открывался конгресс, который должен был воплотить в жизнь условия мирного договора. Маршрут Бонапарта с 13 по 24 ноября 1797 года проходил по Швейцарии: он через Симлонский перевал въехал в Вале, оттуда по долине Роны – в Во и от северного берега Женевского озера пересек Швейцарское плато вплоть до Базеля. Горячие приветствия, которыми его встречали некоторые жители, совсем не нравились местным властям, и Бонапарт оценил глубину существующих противоречий. Так, в Лозанне и Базеле либеральными партиями в его честь были устроены праздники – о первом Лагарп поспешил сообщить публике (не без указаний из Директории) в колонке парижской газеты Redacteur, в красках изобразив энтузиазм жителей Во, связанный с их надеждами на возрождение, и ненависть эмигрантов-роялистов и бернцев, готовых убить освободителя Италии[225]. Характерно, что к Цизальпинской республике Бонапарт присоединил небольшую италоязычную Вальтелину – подчиненную территорию Республики трех лиг – под лозунгом, что «один народ не может быть подданным другого народа», и эти слова, как и сам образ действий Бонапарта, получили широкий отклик по всей Швейцарии.

Но самое главное: Бонапарт смог воочию убедиться в стратегической важности коммуникаций между Женевой, долиной Роны и перевалами Сен-Бернар и Симплон как кратчайшего военного пути, который позволил бы сохранить только что завоеванные им достижения в Италии.

Вскоре после возвращения Бонапарта во французскую столицу, где он был триумфально встречен и Директорией, и ликующими парижанами, Лагарп лично навестил героя. Их встреча состоялась в скромной квартире, которую генерал снимал на улице Шантерен (позже переименованной по этому поводу в улицу Победы). Речь в их разговоре зашла, естественно, о швейцарских делах. Лагарп записал потом: «Он поразил меня точностью своих вопросов и ответов и талантом сводить предметы обсуждения к самым простым понятиям. Вследствие двухчасового разговора, бывшего весьма оживленным, я удалился убежденным, что этот человек призван к самому высокому предназначению и ему заранее следует извинить те амбиции, что пробивались в разговоре»[226].