Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя

Письмо Лагарпа к Павлу I удивляет той откровенностью и прямотой, с которой председатель гельветической Директории обращается к главе враждебного государства, надеясь, что их личные отношения помогут в решении международных проблем. Лагарп даже не преминул напомнить Павлу об особой связи между ними, которая установилась после памятного объяснения в Гатчине в 1795 году. Впрочем, это был вовсе не «приватный», а публичный ход швейцарца, который зачитал письмо своим товарищам по Директории – «по секрету» (который, конечно же, тут же стал известен французам!), но одновременно и допуская в будущем возможность его публикации[262]. Однако этот честолюбивый демарш не принес положительных результатов. У французов появился лишний повод усомниться в лояльности к ним Лагарпа (которая и без того была под вопросом), а Павел I проигнорировал политические аргументы письма, но, раздраженный его дерзостью, приказал лишить Лагарпа российского ордена и пенсии «за его неистовое и развратное поведение» как революционера и даже передал в армию приказ при первой же возможности арестовать Лагарпа и доставить его в Россию[263].

Как видим, шутливые слова Константина продолжали сбываться… И Лагарп как будто включился в незримую словесную дуэль: 6 октября он писал Моно, узнав, что Константина видели в Альтдорфе: «Было бы здорово его сцапать!» – именно в таких выражениях, словно речь по-прежнему идет о непослушном ученике. Но на деле Лагарп вел себя благородно по отношению к русским противникам: 2 ноября он переправил в лагерь Суворова письмо императрицы Марии Федоровны к Константину, перехваченное швейцарцами, приложив к нему несколько собственных строк с упреками бывшему воспитаннику: «Русские солдаты явились сжигать наши дома и разорять наши поля, хотя мы к тому никакого не дали повода. Грусто мне думать, что два народа, один от другого на четыре сотни лье отстоящие, знакомство свое начинают с войны истребительной»[264].

К моменту отправки этой записки армия Суворова уже покинула швейцарскую землю. Героический переход через перевал Паникс смог вывести русские войска из каменного мешка, в котором они оказались. Однако все могло бы закончиться не так благополучно из-за энергичных действий Лагарпа, о чем он не преминул рассказать позднее: «Гельветическая Директория приказала занять перевал Паникс; по роковой случайности приказ запоздал. Когда бы вовремя он был получен, большую часть русской армии обрекло бы сие на гибель, ибо тремя днями позже снег все пути засыпал»[265].

Хотя к концу октября 1799 года французская армия восстановила контроль почти над всей территорией Гельветической республики, но общее настроение как среди политиков, так и в народе было далеко не победное, а скорее наоборот. Ужасы войны и огромный понесенный ущерб будут давать о себе знать еще долго. Вот, например, одна лишь маленькая долина Урсерн насчитала у себя за год почти миллион ночевок солдат и офицеров, растеряв весь домашний скот. А победители-французы, которые «спасли» Швейцарию (между прочим, в полном соответствии со своими обязанностями по союзному договору), требовали, чтобы им за это вновь заплатили, и притом немедленно! Массена наложил огромную контрибуцию на Базель, Санкт-Галлен и Цюрих, и вообще «с городами союзнической нации так обходился, как будто они у врага отбиты». 11 октября 1799 года гельветическая Директория по инициативе Лагарпа издала постановление, запрещавшее уплачивать эту контрибуцию «под страхом быть объявленным изменником родины». Лагарп никогда не забывал попенять Массене, что именно он «упустил» армию Суворова. Обоюдный конфликт достиг такой силы, что по сведениям Лагарпа Массена был готов отдать приказ похитить его и вывезти во Францию.

В этой сложнейшей ситуации мысль Лагарпа устремляется, кажется, одновременно во все стороны, надеясь хоть где-нибудь отыскать выход. Он видит, что правительство Гельветической республики вследствие войны оказалось банкротом, а население именно на него возлагает ответственность за свое разорение. Лагарпа вроде бы радует приход к власти в Париже Наполеона, который «поманил друзей отечества новыми надеждами». Одновременно Лагарп надеется провести конституционную реформу, чтобы «искоренить федерализм», еще больше укрепить центральную власть, перераспределив полномочия между законодательными палатами и Директорией в пользу последней (образцом чему служит новый французский режим консульства). В этом выразилось глубокое разочарование Лагарпа от практики парламентаризма, о чем 8 ноября 1799 года он написал Моно: «Я признаю невозможность спасти мою страну с такими законодателями, у которых нет ни единства, ни чувства собственного достоинства, ни понимания угроз, с которыми сталкивается общее дело»[266].