Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя

Тема цареубийства еще раз возникла в прямом разговоре Лагарпа и Александра спустя два месяца, когда последний вернулся из Москвы после коронации. «Ему необходимо было найти облечение, открыв другу с искренностью те мотивы, которые не позволили ему отстраниться от того, что от него требовали». Александр оправдывал себя теми же словами, что уже приводил в письме 1797 года: политика отца вызывала общественное недовольство и грозила тяжелыми последствиями, на Александра же «нация всецело полагается и зовет ее спасти». При этом отца должны были пощадить, «его персона получит должное уважение и ничто не сможет заронить подозрения в отношении его преемника». То, что Павла убили в ходе переворота – это злоупотребление обстоятельствами. «Александр приходил в ужас от этого преступления, которое он не смог ни предвидеть, ни предотвратить и которого зачинщики и истинные подстрекатели, защищенные их соучастниками и даже общим мнением, должны были избегнуть наказания, – писал Лагарп в мемуарах. – Он изливал свою душу в мою, открывал мне дошедшие до его сведения подробности и глубоко меня расстроил, доказав невозможность наказать виновных, некоторые из которых еще осмеливались показываться в придворном кругу»[289].

Швейцарец и вправду сразу после этого разговора письмом попытался убедить царя в необходимости провести суд над заговорщиками, иначе «покрывая убийц, все преступниками сделались». Слова Лагарпа звучали жестоко: из них следовало, что Александр знает имена трех убийц Павла I, но кроме них «что подумать можно о людях, равнодушно наблюдающих за тем, как удушают их императора, который тщетно умоляет их о помощи и испускает дух только после долгого сопротивления? <…> Оставить безнаказанным убийство императора, в самом его дворце, в кругу семьи происшедшее, значит попрать законы божеские и человеческие, унизить достоинство императорское, сделать нацию добычей недовольных, которые дерзают мстить монарху, распоряжаться его престолом и принуждать преемника его их освободить от наказания»[290].

Каково Александру было это читать, полагая, что он и сам еще до сих пор во многом находится во власти этих людей? Возможно, тогда он впервые пожалел, что согласился на приезд своего прямодушного и резкого наставника.

Между тем их общение в Петербурге только начиналось. С конца августа до середины октября Александр отсутствовал в столице, а Лагарп сознательно не последовал за ним в Москву, не желая афишировать их близость. Во время отъезда императора Лагарп готовил для него большие записки, посвященные как концепциям российских государственных реформ, так и международным делам. Первая из них была вручена 16 октября 1801 года: так начался новый отрезок в жизни Лагарпа, который он посвятил служению России.

Советник царя

Со своими огромными познаниями и политическим опытом у Лагарпа были все шансы занять место «правительственного эксперта» по реформам, подобно тому, как несколько десятилетий назад Екатерина II приглашала к себе таких советников (например, из Австрийской монархии). Однако реальное положение Лагарпа в Петербурге было иным. Он сознательно отказался не только от повторного зачисления на русскую службу, но и вообще от любых внешних знаков, которые бы демонстрировали его влияние на императора или участие в подготовке реформ.

Вероятно, свою роль в этом решении сыграло последовательное желание Лагарпа сохранять верность Гельветической республике. Позднее в мемуарах он отмечал: «Те, кто не знал меня, предполагали, что я хотел взять дань с его [Александра] дружбы, доверия и богатства, словом сыграть роль вельможи. Эти люди ошиблись. Я всегда старался действовать согласно тому, чего требовало от меня мое положение. Республиканцем прожил я двенадцать лет при дворе; республиканцем появился в нем снова, не смутив никого»[291]. Характерно, что Лагарп для официальных выходов в Петербурге надевал мундир директора Гельветической республики, не признавая тем самым свое свержение и пришедших ему на смену в Швейцарии «властей мимолетных, меняющих одна другую и одинаково незаконных».

Но таких официальных поводов для ношения мундира у Лагарпа было не много. Дело в том, что он решил избегать появлений при дворе, и, таким образом, его общение с императором с осени 1801 до весны 1802 года имело преимущественно частный характер. Александр I обычно навещал Лагарпа дважды в неделю (а потому из опасения пропустить очередной визит, для которых не могло быть установлено четкого расписания, Лагарп старался всегда быть дома и даже не ходил в гости к своим петербургским друзьям). «Очень часто, – пишет Лагарп, – император находил меня в домашнем халате, все выглядело, как если бы юный друг пришел дружески поболтать со стариком, который его вырастил. Однако именно в часы этих непринужденных бесед, избавленные от любопытного внимания придворных, так сказать, украдкой, между нами возбуждались те важные вопросы, которые приводили к возникновению моих писем и записок императору»[292].