Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя

Советы Лагарпа укрепляли молодого царя в важном принципе: проводить реформы в России необходимо, не ослабляя, а, напротив, в полной мере используя силу государственной власти (то есть, применительно к России, силу самодержавия). Такой опыт извлек Лагарп из собственной политической деятельности. Он предостерегал Александра от того, к чему молодого царя подталкивали многие лица из его окружения, – от передачи части полномочий каким-либо коллегиальным органам, которые бы ограничивали волеизъявление монарха.

Совсем неодобрительно Лагарп отозвался о проекте российской конституции, подготовленной для Александра I летом 1801 года. Лагарп писал: «Безосновательность этого замысла убедила меня, что его породила голова юная и легкая, не отдавая себе отчета в том, что собой представляют 50 млн жителей России, а собрав без всякого обдумывания отдельные черты представительных органов, набранные случайно из тех стран, где их опробовали, и ничуть не волнуясь, применимо ли то в России» (в действительно, такой «головой» был 31-летний князь А. Чарторыйский)[297].

Еще один ключевой принцип, который Лагарп познал на собственном опыте и который также стремился передать своему ученику, – постепенность реформ, внимание к характеру народа и существующих у него учреждений, пусть даже именно их и требуется обновить в ходе «модернизации». Уже в первом письме, отправленном Лагарпом Александру I после восшествия того на престол, звучит мотив «умеренности», осторожности в преобразованиях, необходимости узнавать дела и тщательно следить за их текущим ходом: «Сколько-нибудь времени предоставьте административной машине работать как прежде, наблюдайте за ходом ее, а реформы начните, лишь когда убедитесь совершенно в их необходимости. Поспешайте медленно». Позднее Лагарп отмечал, что только враги, боявшиеся человека, который говорит самодержцу правду, пытались выставить его необузданным «новатором», чьи советы могли сбить с пути императора и всю Россию[298].

А такие враги действительно были, причем не только среди противников реформ, но в кругу ближайших сподвижников царя, составлявших Негласный комитет. В воспоминаниях князя А. Чарторыйского мы находим очень жесткую оценку пребывания Лагарпа в Петербурге, которое по мнению мемуариста «не имело никакого значения, как равно он не оказал никакого или почти никакого влияния и на последующие реформы этого царствования». За такой оценкой легко различимы отголоски того неприятия, с которым Чарторыйский и другие члены сложившегося вокруг молодого Александра кружка встречали крепкую и искреннюю привязанность, объединявшую императора и его учителя. В Негласном комитете проекты Лагарпа наталкивались на сопротивление (в частности, была отвергнута система организации учебных заведений, направленная на широкое распространение грамотности в народе, которую предлагал Лагарп). Чарторыйский с явным удовлетворением вспоминал: «У Лагарпа хватило такта не выказывать желания присутствовать на наших заседаниях… Тем не менее ему всегда говорили, что он считается членом нашего комитета и что на наших собраниях для него всегда приготовлено место»[299]. Впрочем, авторитет Александра I заставлял обсуждать записки Лагарпа на заседаниях «молодых друзей», а 26 и 29 апреля 1802 года швейцарец был-таки непосредственно привлечен к совещаниям членов Негласного комитета для решения вопроса об устройстве министерств. Однако за спиной Александра «молодые друзья» позволяли себе высмеивать швейцарского реформатора (так, по словам Чарторыйского, Лагарп слишком часто повторял, что необходима «регламентированная организация учреждений», и эта фраза превратилась в его насмешливое прозвище) – это для них было легче, чем разбираться в принципах, которые швейцарец закладывал в основание российских реформ.

Возможно, если бы отношения Лагарпа с Александром были более формальными, то его рукописи получили бы несколько большую сферу хождения внутри правительственного аппарата. Однако, как уже подчеркивалось, и для российского императора, и для швейцарца был важен именно личный аспект их общения. Памятуя о том, что Александр уже привык высказывать Лагарпу все то, что тяготило его душу и что царь не мог сказать никому другому, становится понятным: в их взаимоотношениях личные моменты – возможность «открыть сердце» – являлись не менее, а, быть может, более важными, чем общественно значимые, политические.

Видя такое полное и абсолютное доверие императора, его открытую душу, Лагарп и сам, отходя от политических тем, обращался к тому, чем так привык заниматься: к воспитанию своего ученика. Так, от его внимания не ускользали малейшие детали поведения молодого императора на публике. «При входе в гостиную были Вы несколько смущены. <…> Обошли Вы всех собравшихся с некоторой поспешностью», – замечал он в письме 26 ноября, требуя от Александра: «Император должен иметь вид уверенный»[300].