Лагерь

– Ну, ты слишком бурно отреагировал на такую незначительную вещь, как лак для ногтей.

– А что последует за этим? Тени для век? Он станет ходить с веером?

– А что, если и так? – Джордж делает это, думаю я, но не произношу вслух. У него какие-то проблемы в общении с Джорджем?

Хадсон ложится на траву, а я сажусь рядом с ним. Какое-то время мы молчим. Что-то такое происходит, и я не понимаю, что именно. Неужели он действительно ненавидит все хоть немного женственное? Каждое лето он убеждал нас в том, что наша квирность делает нас сильными, что мы можем совершить все, что захотим. Каждое лето он заставлял меня верить в это. Я могу понять, что такие вещи, как лак для ногтей, его не заводят, но не могу поверить, что ему действительно трудно нормально воспринимать делающих макияж или обмахивающихся веерами мужчин. Это не тот Хадсон, которого я знаю.

– Я просто… – Он смотрит на деревья над нами, и я вижу, что он расфокусировал свой взгляд. Беру его руку в свою, и он сжимает ее. Так мы и сидим, взявшись за руки. – Помнишь, я говорил тебе, что какое-то время не приезжал к бабушке после школы? Но это было не потому, что родители решили, будто я достаточно большой для того, чтобы оставаться дома один. А потому, что папа вошел в комнату как раз в тот момент, когда я накладывал на бабушкино лицо косметику.

– О. – Знаю, мне не следует сейчас улыбаться, но так хочется сделать это. Маленький Хадсон, аккуратно красящий помадой бабушкины губы! Это же просто очаровательно, верно? Но в то же время я потрясен. Значит, в конце-то концов, не такой уж он и masc. Но мне нравится это. Нравится, что, возможно, он больше похож на меня – настоящего меня, – чем я думал.

– Знаю, тебе это кажется странным.

– Нет, – быстро возражаю я. – Я подумал, что это было просто очаровательно, правда. – Хадсон концентрирует взгляд, смотрит на меня и улыбается.

– Да?

– Да. Но тогда я не понимаю, почему ты так разозлился на Брэда за то, что он покрыл ногти.

Хадсон опять хмурится и опять обращает взгляд на небо.

– Ну, я привык смотреть, как бабушка каждый день делает макияж перед зеркалом. И думал, что это хорошо и прикольно, и однажды я попросил ее показать мне, как это делается. И она научила меня. Не задав ни единого вопроса. Вот я и стал красить ее, и она разрешала мне относиться к этому как к игре – я придумывал какие-то безумные цветовые сочетания, рисовал бабочек, эмблемы спортивных команд. В общем, вытворял всякие ужасные вещи. Иногда я пытался разрисовать и себя, но бабушка всегда быстро стирала косметику с моего лица.

Ну а однажды папа закончил работать рано и заехал за мной – у него был ключ от бабушкиного дома, и он увидел, как я накладываю на ее веки пурпурные тени. Он смотрел на меня так, будто действительно был в шоке, но я не понял этого. Совсем не понял. И даже бабушка повела себя странно: она тут же стерла с лица косметику, отдала мне рюкзак и вроде как выпроводила нас за дверь.

Я совершенно не понимал, что происходит. Просто знал, что что-то… не так? А затем этим же вечером мама вошла ко мне в спальню и сказала, что косметика – это для девочек. И я сказал «о’кей», потому что вроде как уже знал это. Я вовсе не собирался пользоваться помадой, просто мне нравилось красить губы бабушке. И еще мама сказала, что я не должен делать бабушке макияж. И тут до меня начало доходить, что к чему. Я спросил у нее, почему так. А все это было еще до того, как я понял, что я квир. И мама ответила, что мальчики, пользующиеся косметикой, не такие, как обычные мальчики. «И эти мальчики не такие, как ты». – Он произносит эти слова после паузы и не голосом своей матери, но серьезно и твердо, как приказ. – И, знаешь, я ничего толком не понял, но усвоил это. Мне показалось, что мама кричит на меня, хотя она говорила тихо и гладила меня по голове, и еще она сказала, что любит меня, укрыла одеялом, и я заснул. А на следующий день папа сказал, что я могу ехать из школы прямо домой, где буду предоставлен сам себе, и дал ключи. И я так обрадовался! И даже не сложил два и два: ведь то, что я мог оставаться дома один, означало, что я не буду видеться с бабушкой.

– О’кей, – говорю я. Рассказывая все это, он не отрывает глаз от неба. И я изо всех сил стараюсь сдержать слезы о маленьком Хадсоне, которому запретили играть в любимую игру. – Но с тех пор ты много что понял, верно?

– То есть… да. Я знаю, что это всего лишь косметика, и здесь, в лагере, она в порядке вещей. Но что касается внешнего мира? Мои родители виделись с Брэдом. Они знают, что он – один из моих лучших друзей. И думаю, надеются, что однажды мы поженимся.

– О. – Я немедленно начинаю нервничать и ревновать, меня бросает в дрожь.

Хадсон смеется:

– Малыш, не расстраивайся, я не в его вкусе. Но все же, кажется мне, Брэд – это одна из причин, по которой родители продолжают отпускать меня сюда. Потому что есть в лагере еще хотя бы один гей, похожий на меня. Без лака для ногтей и вееров. И если он пустится во все тяжкие и у него будет макияж или что-то в этом же духе, когда родители приедут меня навестить…