Лагерь

– Ради тебя. – Я подхожу ближе к нему и становлюсь на колени. – Каждый год быть рядом с тобой, то, как ты говорил с нами – даже если мы были всего лишь толпой на цветовых играх, все это заставляло меня чувствовать себя… особенным. Словно внутри у меня звезды, галактики. Ты сказал, что мы можем стать кем только захотим, и я поверил тебе, пусть даже ты имел в виду не то, что понимал я… – Я делаю паузу, мгновение гадая, не означает ли это, что все, что я любил в нем, было ложью, и на самом деле я по-настоящему узнал его только этим летом. – И я начинал чувствовать, что способен сделать все, что захочу. Ты заставлял меня чувствовать это. И… я захотел сделать то же самое для тебя. Я захотел быть с тобой. И потому я…

Он встает и идет прочь, тревожные шаги, обращенная ко мне спина.

– Значит, ты лгал? – спрашивает он.

– Нет, – быстро отвечаю я, вставая и направляясь к нему. – Нет. Я поменял прическу, одежду, немного похудел и стал этим летом заниматься другими вещами. Но я никогда не лгал. Просто я… не рассказывал тебе всего.

– Ты лгал, – повторяет он, и на этот раз это не вопрос. Его глаза широко открыты и смотрят на все вокруг, только не на меня.

– Нет. Хадсон, я все тот же парень. Мне действительно понравилась полоса препятствий. Мне нравится быть капитаном на цветовых войнах. Я люблю спорт и походы… меня самого удивило, что я полюбил все это, но так оно и есть. И просто я еще люблю музыкальный театр, и танцы, и пение, и макияж, и лак для ногтей. И я люблю тебя. – Я опять беру его за руки, но он высвобождает их.

– Значит, это, – показывает он на мой костюм, с отвращением махая рукой вверх-вниз, – значит, это – настоящий ты.

– Да, – киваю я. – Но я по-прежнему тот самый человек, которого ты знаешь и любишь.

– Нет. – Он отрицательно качает головой и поворачивается ко мне спиной. – Я не знаю, кто это. И ты лжешь мне все лето. С того самого момента, как мы встретились и я спросил, новенький ли ты. Лжешь. Кто-нибудь еще знает?

Я чувствую, что на моих глазах выступают слезы. И вот уже они текут по лицу, когда я киваю. Это не поможет. Это никогда не помогает.

– Кто еще? Брэд? Ребята из моего домика? То есть… кто не знает?

– Это неважно.

– Все смеялись надо мной целое лето? Мной, обманутым… каким-то театральным ребенком с макияжем на лице. Роль всей жизни, как полагаю.

Теперь он тоже плачет, вытирая слезы тыльными сторонами сжатых кулаков.

– Я все тот же, – твержу я, хотя понимаю, что теперь это бесполезно. – Я тот парень, которого ты полюбил.

– Нет, – качает он головой. – Ты тот, кого моя мама назвала бы пидором.

Слово вылетает из него, как пуля, и попадает в то, что еще осталось от моего сердца, и все эмоции пропадают. Я больше не чувствую горя. Подобная водопаду боль от разрушения наших отношений замерзает. Все превращается в лед. Я вижу это и по его лицу. Вижу, что это мгновение оставляет неизгладимый след в наших умах, и никто из нас не способен сейчас даже дышать.

А затем этому приходит конец.

И я иду прочь.

– Дал, подожди, – просит он, идя вслед за мной. – Я не хотел произносить это слово.

Я поворачиваюсь к нему:

– Дело не в слове. Думаешь, меня не называли так прежде? Я слышал, как его шептали девочки в школе или изрыгали парни на улице. Да черт побери, Монтгомери иногда использует его как ласковое обращение. Я знаю это слово, Хадсон. Знаю, что оно означает, и знаю, что ты имел в виду, назвав меня так. Ты нашел бы способ сказать это, даже не произнося ничего подобного. Потому что именно так ты считаешь, верно? Мы можем быть лучше. Ты говорил, что имел в виду, что мы не должны следовать стереотипам. Должны чаще вести себя как натуралы. Ты думал, что я лучше. Что я совсем как ты – особенный. Да, я особенный, Хадсон. Я лучше. И я – пидор.

– Дал, прости, я был в ярости, я не знаю, кто ты, и…

– Знаешь. – Я поворачиваюсь к нему спиной. – И меня зовут Рэнди.

* * *

Я нахожу Марка на соревновании по бегу с яйцами. Из магнитофона по-прежнему звучит саундтрек «Прощай, пташки».

– Где ты был? – спрашивает Марк. – Синих необходимо подбодрить. О, да у тебя потек макияж. Ты в порядке?

– Могу я вернуться в театр? – Мой голос звучит глухо, и я пытаюсь улыбнуться, чтобы хоть как-то исправить это. – Знаю, я не могу претендовать на роль в спектакле. Я буду работать за кулисами, делать декорации, реквизит. Я могу заниматься чем угодно. Просто я хочу вернуться.

– С тобой все хорошо? – опять спрашивает Марк. Выглядит он печальным.

– Просто… пожалуйста, могу я вернуться?

Он неожиданно обнимает меня, крепко обхватывает руками, и мой синий макияж вместе со слезами расползается по его рубашке.

– Конечно, можешь. Ты всегда можешь вернуться.

Двадцать два

ПРОШЛОЕ ЛЕТО

Свет такой яркий, и я чувствую, что потею под гримом и тогой, ступая на сцену. Энергия, исходящая из зрительного зала, полна ожидания, но не беспокойства. Это кульминация второго акта, пока все идет хорошо, и публика жаждет узнать, что будет дальше по ходу спектакля.

И что будет дальше в моем большом сольном номере.