Лагерь

– Я… случайно допустил ошибку, и он спросил, как так получается, и я все рассказал ему. О своем плане.

– О, – сокрушается Джордж, Эшли цокает языком.

– И получилось, что все, чего я достиг, пропало втуне. Он назвал меня пидором. В самом плохом смысле этого слова.

– Что? – Джордж садится. – Да я набью ему морду. Покажу, что способен сотворить маникюр с его хорошеньким личиком.

– Если я доберусь до него первой, от него ничего не останется, – бушует Эшли, вскакивая на ноги.

– Нет. – Я тяну из обоих за руки вниз. – Не надо этого делать. Вот почему я не хотел ничего никому рассказывать.

– Ладно, – вздыхает Эшли.

– В действительности он сказал, что его мама назвала бы меня пидором. Но… он же сказал это, понимаете?

– Тогда, похоже, вся его семейка больная на голову, – хмурится Эшли.

– Ага, они такие и есть. Мне жалко его. Они, как мне кажется, заставили его возненавидеть себя.

– Все натуралы хотят заставить квиров относиться к себе именно так, – внезапно слышим мы голос Марка. Он нависает над нами, закрывая от нас солнце. – Вы опаздываете на обед.

– Простите, – каюсь я, когда мы встаем. – Простите. А ты ведь не слышал всего, правда?

– Я слышал больше, чем тебе хотелось бы. Джордж, Эшли, почему бы вам не пойти в столовую. А нам с Рэнди нужно поговорить о спектакле.

Джордж и Эшли кивают и уходят.

– Сегодня ты хорошо поработал, – говорит Марк, когда они уже не могут его слышать, медленно шагая к столовой. – Я очень горжусь тобой.

– Спасибо. – Я смотрю на свои ноги. – Ты же никому не расскажешь о том, что слышал, да? Даже Джорджу не надо было говорить.

– Тебе нужно было обязательно рассказать все кому-то. Такие вещи нельзя держать в себе. Мой психотерапевт сказал бы, что такой травмой обязательно надо поделиться.

– Это не было травмой. – Мои глаза становятся круглыми. – Это была всего лишь ссора. Он просто сказал нечто подлое. Я во всей этой истории вел себя как сумасшедший. Я же подстриг волосы и вообще относился к этому как к роли.

– Не надо, – возражает Марк. – Не надо говорить, что то, что произошло с тобой, яйца выеденного не стоит или что ты заслужил это. Человек, которого ты любил, сказал тебе нечто ужасное. Это травма.

– Он сказал так, потому что его родители твердили ему это долгие годы.

– Это его не оправдывает, – говорит Марк. – Ужасные вещи, что происходят с нами, не могут служить оправданием для того, чтобы поступать так с другими людьми. Хотя это может помочь простить его… если он готов извиниться. И измениться.

– Не знаю, хочу ли я этого.

– Потому что в таком случае ты по-прежнему будешь любить его, а он по-прежнему будет беситься из-за того, что ты устроил ромком на виду у всего лагеря, ничего не сказав ему?

Я вздыхаю:

– Ага.

– Похоже, тебе тоже нужно извиниться.

Мы дошли до столовой, и Марк открывает дверь. Там полно народа, я смотрю туда, где обычно сидит Хадсон. Он же смотрит прямо на меня, наши взгляды скрещиваются, и я чувствую, как во мне поднимаются самые разные эмоции, будто полчище зомби продирает себе путь с кладбища. Я обижен, и зол, и виноват, и печален, и по-прежнему люблю его. И все, чего я хочу, это подойти к нему и обнять, потому что вижу, что его одолевают такие же зомби.

Но я не могу. И потому я отвожу взгляд, и эмоции утихомириваются. Они не исчезают. Просто их становится легче игнорировать.

– Что ты думаешь о костюме Паз для «Испанской розы»? – спрашивает Марк, не заметив того сражения, что только что разыгралось во мне. – Мне кажется, его нужно сделать более афро-бразильским, но, честно говоря, я не знаю, что это такое.

– Спроси Паз. Она должна знать.

– Сделай это сам. А потом Чэрити пусть внесет изменения, если понадобится. Я доверяю тебе.

– Спасибо, – улыбаюсь я, но чувствую взгляд Хадсона на своей спине, и из-за этого мне кажется, что все звуки приглушены. Я улыбаюсь и смеюсь на протяжении всего обеда, но это опять лишь игра.

* * *

За обедом я разговариваю с Паз о ее костюме и передаю ее пожелания Чэрити во время занятия в домике ИР. Чэрити, по счастью, не взирает на меня тем жалостливым взглядом, что остальной лагерь. Вместо того она сосредоточивается на работе и добавляет красно-золотые полоски узорчатой ткани и красные перья к платью Паз.