Лагерь и литература. Свидетельства о ГУЛАГе

После доклада Хрущева Гинзбург рассчитывала на возможность опубликовать свои мемуары, тем более что повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича» была допущена к печати. Но этого не случилось. Зато они циркулировали и имели небывалое влияние в вышеупомянутом андеграунде. В 1967 году ее мемуары были изданы по-русски издательством «Мондадори» без ее участия – эта публикация в тамиздате, в свою очередь, повлияла на рецепцию в России. «Крутой маршрут», чьей первостепенной задачей не было «ходатайство» за томящихся в лагерях, был воспринят как первый разоблачительно-просветительский текст и приобрел функцию «референциального текста» для лагерных отчетов Солженицына, Волкова, Шаламова[419]. Солженицынский «Архипелаг ГУЛАГ» тоже распространялся в самиздате, причем обладание таким экземпляром грозило серьезными неприятностями. Но за границей о нем узнали. Появившиеся английские, немецкие, французские переводы сделали этот текст (поначалу) главным свидетельством о ГУЛАГе, из чего можно сделать вывод, что уже имевшиеся знания о публикациях 1930‑х годов и более позднего времени явно не породили традиции. Лишь теперь информация о репрессивной системе становится сенсацией.

Отчет Штайнера был опубликован в 1972 году с одобрения Тито (несмотря на происходившее на Голи-Отоке)[420] и стал бестселлером в Югославии; в 1976 году книга вышла в Германии, последовали переводы во Франции и в США. (Если Штайнера не трогали и прославляли как некоего героя, то ссылавшийся на его труд Данило Киш подвергся перекрестному огню политически мотивированной критики, которая в итоге вынудила его эмигрировать во Францию.) Иная судьба у записок Марголина: в русском подлиннике этот текст, написанный в Израиле в 1946–1947 годах вскоре после освобождения автора из лагеря, задолго до солженицынского «Архипелага ГУЛАГ», а по точности и охвату анализа лагерной системы предвосхищающий многие аспекты «Архипелага», до сих пор не опубликован в России полностью. На смену частичным переводам 1940‑х годов на французский и английский языки пришел лишь французский перевод Любы Юргенсон, сделанный с несокращенного русского подлинника; в 2013 году увидел свет немецкий перевод с него же. В Израиле 1940‑х годов публиковать этот отчет были не готовы по политическим причинам. Таким образом, в ту острую фазу, которую имел в виду Марголин, свидетельское послание этого текста вообще не достигло цели. Сегодня его можно читать как свидетельство, переданное с запозданием. Не смог потрясти мир в тот решающий период и «Иной мир» Герлинг-Грудзинского, которому должный прием был оказан лишь в посткоммунистической Польше.

Очевидно, что существовало два варианта распространения свидетельств: публичный и тайный. Но был и этот случай тщетного свидетельства.

20. Степени аутентичности? – Александр Солженицын, Лев Мищенко и Светлана Иванова, Иван Чистяков [421] (повесть, переписка, дневник)

Перед многими читателями (включая рецензентов) лагерных текстов встает вопрос об их аутентичности в смысле интенсивности и убедительности. На этот вопрос отвечают по-разному в зависимости от того, что оценивается с этой точки зрения: рассказы/повести, автобиографии или «непосредственно» повествующие о лагерной жизни жанры наподобие писем или дневников. Автобиографии уже рассматривались и обильно цитировались; аутентичность художественного повествования можно проследить на примере «Одного дня Ивана Денисовича» Солженицына; примерами же второй сферы послужат хранящаяся в «Мемориале» переписка заключенного сталинских времен с живущей на свободе подругой и дневник представителя противоположной стороны – надзирателя.

«Один день Ивана Денисовича»