Лагерь и литература. Свидетельства о ГУЛАГе

Безусловно, интенсивность некоторых сцен оставила особый отпечаток (помимо конкретных сведений). Таковы обстоятельства ареста (слова убежденного и активного коммуниста «это явное недоразумение», испуг его беременной жены, обескураживающая грубость сотрудников НКВД), первый и последующие допросы, на которых обвинения приняли фантастический размах, ужесточение пытки допросами – или же необыкновенные, нарушающие лагерную повседневность события: первое письмо от жены, эксцессы с расстрелами, весть о вторжении немцев в Россию, вид обнаженного трупа солагерника, с которым они успели сблизиться, вывешенного на столбе лагерных ворот для устрашения замышляющих побег.

Попытка Штайнера составить по памяти этот протокол тоже опирается на не зафиксированные в точности воспоминания, которые в сочетании с «отчетливыми» впечатлениями создают специфическое качество его текста. Ему удается убедительно рассказать о пережитом, устанавливая порядок при помощи последовательности событий и развития причинных связей. При этом ему важно передать не только собственный опыт холода, голода, унижений, грязи, доносов, злобы, альтруизма, болезни, слабости и искусства выживания, но и истории страданий других заключенных: и тех, кого он знал раньше или встретил вновь после совместно пережитого и долгой разлуки, и сокамерников, появившихся в его жизни впервые. Вставки в виде чужих рассказов придают его автофикшену поразительную многослойность. (Возможно, его рассказы о некоторых товарищах по несчастью – единственные сохранившиеся свидетельства об этих людях.) Штайнер как будто считает своим долгом изложить истории людей, деливших с ним тюремную камеру или барак. Иногда он пользуется для их передачи несобственно-прямой речью, нередко выступает и аукториальным повествователем, но по большей части позиционирует себя как пересказчик или представитель рассказчиков. Всех упоминаемых людей он представляет при помощи краткой или подробной биографической справки. Все это говорит о живом интересе к другим заключенным. Примечательна солидарность страдания в описанном Штайнером мире – по крайней мере среди единомышленников; нередко говорится о дружеских связях, возникающих между Штайнером и его товарищами по камере или бараку и подразумевающих взаимопомощь вплоть до самопожертвования.

Смерти многих солагерников из числа тех, с кем он вел беседы о пережитом и будущем, задевают его особенно болезненно – стоическая позиция, которой он считает необходимым придерживаться, здесь как бы утрачивает свою силу[448]. Из пересказываемых разговоров с товарищами по несчастью, в основном вращающихся вокруг вопроса о политическом смысле их заключения, мы узнаем не только нечто об их происхождении, мировоззрении, убеждениях, но и о том, как под впечатлением от творящегося в лагере они мало-помалу отступали от своей идеологической непоколебимости. Так возникают «побочные истории», отсылающие к иным интеллектуальным кругам и прерывающие репортаж Штайнера о личном опыте.

В самом начале пребывания в лагере, находясь на соловецком острове Муксалма, он встречает неисправимых сторонников Сталина и узнает от солагерника-украинца Жамойды, особенно яркого представителя этой группы, историю одного впечатляющего обмана. Штайнер передает рассказ Жамойды: левый французский премьер-министр Эдуар Эррио, посетивший Советский Союз по приглашению Сталина, среди прочего интересовался, действительно ли существует пропагандируемая свобода вероисповедания. В одном киевском храме, уже превращенном в пивоваренный завод, переодетые в прихожан и духовенство сотрудники НКВД разыграли перед Эррио комедию богослужения, в которую тот поверил. Штайнер вспоминает, что у него эта история обмана, которую сам рассказчик и участник событий изложил с гордостью, вызвала негодование (ШК 68–69)[449].

Эта техника пересказа чужих историй, имеющая параллели с той, которую использует в «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицын, позволяет звучать чужим голосам, которые, однако, в пересказе окрашиваются так, что любые заметные стилистические оттенки стираются. Как правило, каждому такому рассказу Штайнер посвящает отдельную главу. Такова, например, «Трагедия лагеря „Горная Шора“» – история его друга Йозефа (Иосифа) Бергера, с которым он неоднократно встречался в ходе своих тюремно-лагерных мытарств. Именно эти рассказы размыкают рамку авторского опыта, раскрывая другие части гулаговской системы. В пересказываемой истории Бергера говорится о вызванном не то ошибками планирования, не то халатностью голоде в одном чрезвычайно отдаленном новом лагере посреди сибирской тайги, снабжать который продовольствием должны были самолеты. Штайнер пересказывает, ставя себя на место Бергера: