– Мисс Тьюс, – начала домовладелица. На ней все еще было выходное платье и жемчужное ожерелье, надетые для чаепития. Всем своим видом она пыталась изобразить оскорбленное чувство собственного достоинства. – Я должна была успокоиться прежде, чем поговорить с вами. Я не потерплю никаких неприятных инцидентов. Я всегда старалась избегать публичных сцен, но теперь, я полагаю, вам нужно съехать. – Она отнюдь не была спокойна, ее голос дрожал. И Мэриен заметила, что она сжимает в руке кружевной платочек. – Вы постоянно пьете. Я точно знаю: все эти пустые бутылки – ваши, и я убеждена, что мисс Макэлпин не пьет, или не более, чем позволительно. – Она опять скользнула взглядом по платью Мэриен: ее убежденность пошатнулась. – Но вы хотя бы старались не привлекать внимания к алкоголю, который приносили в этот дом. Я уж не говорю о беспорядке и грязи, но я достаточно терпима и всегда полагала, что поведение человека в его жилом пространстве – это его личное дело. Но я стала смотреть на это другими глазами после того, как тот молодой человек – и я в этом абсолютно уверена, и не пытайтесь мне лгать! – переночевал здесь, и мне даже пришлось на следующее утро уйти из дома, чтобы избежать неприятной сцены. Хорошо хоть ребенок ничего не узнал. Но вы сделали это достоянием публики… – вскричала она дрожащим осуждающим голосом. – Вы вытащили своих недостойных пьянчуг-друзей на всеобщее обозрение, чтобы их
Эйнсли свирепо сверкнула на нее глазами, точнее, одним подведенным глазом.
– Итак, – заявила она таким же осуждающим тоном, откинув назад огненно-каштановые космы и пошире расставив босые ноги на полу, – я всегда подозревала, что вы лицемерка, и теперь я это знаю. Вы – буржуазная фальшивка, у вас нет никаких убеждений, вас беспокоит только то, что скажут про вас соседи. И ваша драгоценная репутация! А я вот считаю это аморальным! И чтобы вы знали: у
Домовладелица побледнела, как полотно.
– О, – еле слышно произнесла она, хватаясь за свое жемчужное ожерелье, – ребенок! О! О! О! – Она развернулась и, издавая тихие вскрики негодования и ужаса, засеменила вниз по лестнице.
– Думаю, тебе придется съехать, – сказала Мэриен.
Ей было приятно сознавать, что она находится на безопасном расстоянии от эпицентра внезапно возникшего скандала. Завтра она в любом случае уедет домой к матери. И теперь, когда сама домовладелица по собственной инициативе затеяла конфликт, она уже не понимала, отчего так побаивалась ее раньше. Как же легко оказалось сбить с нее спесь!
– Естественно! – смиренно ответила Эйнсли, села за туалетный столик и начала подводить второй глаз.
Внизу раздался звонок в дверь.
– Это, наверное, Питер, – сказала Мэриен. – Что-то он рановато. – Ей не верилось, что уже так поздно. – Мне нужно поехать с ним и помочь все приготовить. Мы могли бы и тебя захватить, но, думаю, времени нет тебя ждать.
– Ладно, – ответила Эйнсли, выписывая длинную, изящно изогнутую линию брови на том месте, где когда-то была ее собственная. – Подъеду позже. Мне все равно надо еще кое-что сделать. Если будет слишком холодно для ребенка, всегда смогу взять такси, это же недалеко.
Мэриен ушла на кухню за пальто. Надо что-нибудь съесть, сказала она себе, плохо пить на пустой желудок. Она услышала, как поднимается Питер, и проглотила еще витаминку. Таблетки были коричневые, продолговатые, заостренные на концах и напоминали коричневые семена в твердой скорлупе. «Интересно – подумала она, глотая лекарство, – что за порошок они кладут сюда».
26
Питер отпер застекленную дверь своим ключом и зафиксировал замок, чтобы гости смогли беспрепятственно входить внутрь. Войдя в вестибюль, они прошли по кафельному полу к лестнице. Лифт в доме еще не работал, хотя Питер сказал, что его включат к концу недели. Грузовой лифт уже запустили, но рабочие держали его запертым.