Лакомый кусочек

Когда я проснулась в воскресенье утром – скорее уже днем, – в голове у меня было пусто, словно кто-то ложечкой выскреб внутренности моего черепа, как манго, оставив для размышлений одну кожуру. Я недоуменно оглядела комнату, едва узнавая ее, хотя прожила в ней несколько месяцев. Моя одежда валялась на полу или висела на спинке стула мятыми лоскутами, словно изодранное взрывом одеяние огородного пугала, а во рту было сухо, как будто мне туда затолкали рулон ваты. Я поднялась с кровати и, пошатываясь, поплелась на кухню.

В распахнутое кухонное окно с улицы било солнце и задували порывы свежего воздуха. Там уже находилась Эйнсли. Сидя на стуле с высоко поднятыми коленками, в которые она уперлась подбородком, и чуть подавшись вперед, она внимательно разглядывала что-то расплескавшееся перед ней на столе. Ее волосы рассыпались по плечам. Со спины она казалась сидящей на утесе русалкой – русалкой в заношенном зеленом махровом халате. На столе валялись остатки ее завтрака – корявая морская звезда банановой кожуры, похожие на обломки ракушек кусочки яичной скорлупы, коричневые крошки от тоста – точно выброшенные на берег прибоем веточки. Я подошла к холодильнику и достала коробку томатного сока.

– Привет! – обратилась я к спине Эйнсли.

«Интересно, – думала я, – меня не стошнит от вида яйца?»

Она обернулась.

– Так!

– Ты нормально добралась? Ну и гроза была вчера! – Я налила себе в высокий стакан томатного сока и залпом выпила.

– Ну да, – отозвалась она. – Я уговорила его вызвать мне такси. Я успела домой как раз до начала грозы, выкурила сигарету, выпила двойного скотча и залегла спать. Господи, я была совершенно без сил. Когда вот так сидишь весь вечер, не шевелясь и не проронив ни слова, это выматывает хуже некуда. А когда ты слиняла, я не знала, как унести ноги. Это было все равно что спасаться от гигантского кальмара, но я смогла – а все потому, что притворилась перепуганной дурой. На этой стадии очень важно так вести себя, понятно?

Я заглянула во все еще горячую кастрюлю на конфорке.

– Тебе больше не нужна вода для яиц? – Я включила конфорку.

– А что с тобой? Я волновалась. Решила, что ты и впрямь напилась или еще что. Ты только не обижайся, но вчера ты вела себя как последняя идиотка.

– Мы помолвлены, – сообщила я с неохотой.

Ясное дело, что она этого не одобрит. Я осторожно опустила в кипяток яйцо, и оно тотчас треснуло. Вынутое из холодильника, яйцо было еще слишком холодное.

Эйнсли вздернула свои тонюсенькие бровки. Но вроде бы мои слова не сильно ее удивили.

– На твоем месте я бы вышла замуж в Штатах – там легче получить развод в случае острой необходимости. Я хочу сказать, ты же его не слишком хорошо знаешь, так? Но, по крайней мере, – продолжала она чуть оживленнее, – скоро Питер будет зарабатывать кучу денег, и ты, когда родишь, сможешь жить отдельно от него, даже если не получишь развода. Но, надеюсь, вы же не завтра поженитесь? По-моему, ты не понимаешь, что делаешь!

– Подсознательно, – возразила я, – мне, возможно, уже довольно давно хотелось выйти за Питера.

Мои слова заставили ее умолкнуть. Словно она узрела божество.

Я принялась рассматривать яйцо в кипящей воде: сквозь трещину оно выпустило желеобразное белое облако и стало похоже на раскрывшуюся устрицу. «Наверное, сварилось», – подумала я и ложкой выудила из кипятка. Я включила кофеварку и расчистила себе местечко на клеенке. Усевшись за стол, я смогла наконец увидеть, что так пристально рассматривала Эйнсли. Она сняла со стены календарь – на нем была изображена девчушка в старомодном капоре: она сидела на качелях, с корзинкой вишен в руках, а внизу у ее ног бегал белый щенок – я каждый год получаю такие календари от троюродного брата, который владеет станцией техобслуживания у нас в городке, – и, разложив его на столе, делала загадочные пометки карандашом.

– Что ты делаешь? – спросила я, разбила яйцо о край тарелки и сунула внутрь большой палец. Еще не сварилось. Я вылила содержимое яйца в тарелку и размешала.

– Разрабатываю стратегию, – безразличным тоном ответила она.

– Послушай, Эйнсли, я просто не понимаю, как ты можешь так равнодушно об этом думать, – произнесла я, разглядывая ровные ряды черных чисел.

– Но мне же нужен отец для моего ребенка! – Ее интонация подразумевала, что я пытаюсь вырвать кусок хлеба изо рта у всех вдов и сирот мира, воплощением которых она стала в это самое мгновение.

– Хорошо, принято. Но почему Лен? Я хочу сказать, с ним может быть очень непросто; как-никак он же мой друг, и ему недавно пришлось пережить массу неприятностей. Я бы не хотела, чтобы он страдал. У тебя что, нет других кандидатов?

– Сейчас нет. Во всяком случае, нет никого, кто бы казался отличным представителем породы, – рассудительно заявила она. – И к тому же я хочу родить весной. Я хочу, чтобы у меня был весенний ребенок. Или ранним летом. Тогда мы сможем устраивать его дни рождения в саду, а не в доме, в саду не так шумно…

– А ты изучила, кто его предки? – едко осведомилась я, подхватив ложкой последний кусок вареного яйца.