Лакомый кусочек

– Я иногда прихожу сюда, – проговорил Дункан, как будто обращаясь к самому себе, – поразмышлять о бессмертии. Вот мой любимый саркофаг.

Мэриен посмотрела сквозь стекло на раскрашенное позолоченное лицо. Стилизованные глаза, обрамленные синими линиями, были широко раскрыты. Они глядели прямо на нее с выражением покойной безучастности. Спереди на фигуре, на уровне груди, была нарисована птица с распростертыми крыльями, причем каждое перышко было четко выписано, такая же птица была нарисована на бедрах и еще одна – под ступнями. Остальные украшения были куда мельче: несколько оранжевых солнц, позолоченные фигурки с коронами на головах сидели на тронах или в лодках, и повсюду виднелись одинаковые диковинные символы в виде глаза.

– Красивая, – произнесла Мэриен. И подумала, так ли она считает на самом деле. Лежащая под стеклом фигура устремила на нее пустые глаза, как утопленница из-под воды: позолоченная кожа, казалось, была покрыта легкой рябью.

– Думаю, там мужчина, – сказал Дункан и перешел к следующей витрине. – Иногда мне хочется жить вечно. Тогда не нужно было бы вообще беспокоиться по поводу времени. Ах, эта вечная изменчивость. Интересно, почему попыткам преодолеть время никогда не удается остановить перемены…

Она подошла посмотреть, что привлекло его взгляд. Это был еще один саркофаг, открытый так, чтобы можно было увидеть сморщенную фигуру внутри. Пожелтевший саван был развернут, голова оголена, так что был виден череп, обтянутый сухой серой кожей, с клочками черных волос на темени и с удивительно белыми зубами.

– Отлично сохранилась, – прокомментировал Дункан таким тоном, словно ему был ведом некий секрет о мумиях. – В наше время так не умеют бальзамировать, хотя десятки жуликов притворяются, будто умеют.

Мэриен содрогнулась и отошла в сторону. Она была заинтригована – не самой мумией (ей не доставляло никакого удовольствия разглядывать подобные предметы), а тем, в какой восторг пришел от нее Дункан. Невольно она подумала, что протяни она сейчас руку и дотронься до него, от ее прикосновения он бы тотчас рассыпался в прах.

– У тебя патология, – заметила она.

– А что тебе не нравится в смерти? – неожиданно громко спросил Дункан, и на его возглас в пустом зале ответило гулкое эхо. – В ней нет ничего патологического. Мы все, знаешь ли, умираем, это совершенно естественно.

– Но я не вижу ничего естественного в восхищении смертью, – возразила она, развернувшись к нему. И увидела, что он усмехается.

– Не воспринимай меня слишком серьезно. Я же тебя предупреждал. А теперь иди сюда, я покажу тебе мой символ материнского чрева. Скоро я покажу его и Фишу. А то он все грозится написать небольшую монографию для журнала «Викторианские штудии» на тему «Символы чрева у Беатрис Поттер»[13]. Надо задушить эту идею на корню.

Он отвел ее в дальний угол зала. Поначалу в быстро сгущающихся сумерках она не смогла рассмотреть содержимое витрины. Там лежала вроде бы куча мусора. Но потом она поняла, что это скелет, местами все еще покрытый кожей, лежащий на боку с подогнутыми к животу коленями. Рядом с ним были положены глиняные плошки и бусы. Туловище было настолько маленькое, что походило на ребенка.

– Это захоронение эпохи до пирамид, – пояснил Дункан. – Труп сохранился в песках пустыни. Когда мне наскучит этот мир, я пойду и зароюсь куда-нибудь. Может быть, библиотека будет для этого в самый раз, вот только в этом городе слишком сыро. Тут все очень быстро гниет.

Мэриен нагнулась над экспонатом в витрине. Скрюченное туловище вызвало у нее жалость: торчащие ребра, и хрупкие ножки, и выпирающие лопатки – эта фигурка напомнила ей фотографии голодающих жителей неразвитых стран или изможденных узников концентрационных лагерей. У нее, конечно, не возникло желания взять ее на руки, но ее охватило беспомощное чувство сострадания.

И когда она отвернулась от витрины и взглянула на Дункана, то невольно содрогнулась от ужаса, увидев, как он протягивает к ней руки. Теперь его тщедушность вовсе не казалась ей успокаивающей, как прежде, и она отшатнулась.

– Не беспокойся, я не собираюсь вставать из могилы, – сказал он и с печальной улыбкой провел ладонью по изгибу ее щеки. – Беда в том, что я не могу сконцентрироваться на поверхности, особенно когда я прикасаюсь к людям. Когда ты просто думаешь о поверхности, то все нормально и достаточно реально; но стоит начать думать о том, что под поверхностью…

Он наклонился, чтобы ее поцеловать, но она увернулась, уткнулась головой ему в плечо и закрыла глаза. Даже под зимним пальто его тело казалось более щуплым, чем обычно, и ей стало боязно прижимать его к себе слишком сильно.

До ее слуха донесся скрип паркетных половиц, она открыла глаза и увидела, что в нее ввинтилась пара строгих глаз. Это был взгляд охранника в голубой униформе, который подошел к ним сзади. Он постучал по плечу Дункана.

– Прошу прощения, сэр, – произнес охранник вежливо, но твердо, – в Зале мумий… мм… запрещено целоваться.

– Да? – произнес Дункан. – Простите нас.