Лакомый кусочек

– Благодарю, очень мило, – вежливо сказала Мэриен, принимая от него свою порцию. – Какой красивый бокал!

– Да, элегантный, не правда ли? Это фамильный хрусталь. Сейчас от былой элегантности мало что осталось, – произнес он, пристально глядя в ее правое ухо, словно мог увидеть там, внутри, безбрежные просторы седой, давно исчезнувшей древности. – Особенно в этой стране. Уверен, мы все должны внести свою скромную лепту в сохранение культурного наследия, вы согласны?

При появлении хереса Фиш отложил ручку. Он устремил немигающий взгляд на Мэриен, но не на лицо, а куда-то на живот в районе пупка. Она немного встревожилась и, чтобы отвлечь его, произнесла:

– Дункан рассказал мне, что вы пишете исследование о Беатрис Поттер. Это так увлекательно!

– Что? А, ну да. Я подумывал написать о ней, но сейчас увлекся Льюисом Кэрроллом, он гораздо серьезнее. Знаете, сейчас девятнадцатый век очень в моде. – Он откинул голову на спинку кресла, прикрыл глаза, и его слова заструились монотонно, как ритуальное песнопение, сквозь густую черную бороду. – Конечно, всем известно, что «Алиса» – книга о кризисе сексуального самоопределения, но это старое восприятие, традиционное, общепринятое, а я бы хотел копнуть немного глубже. Ведь с чем мы имеем дело, если посмотреть на это внимательнее. Маленькая девочка низвергается в кроличью нору, то есть символически попадает как бы в пренатальное состояние и пытается осмыслить свое предназначение в жизни… – Он облизал губы. – Свое предназначение Женщины. Это достаточно очевидно. Одна за другой перед ней возникают разные сексуальные ролевые модели, но она, как кажется, не способна принять ни одну из них, то есть я хочу сказать, она буквально оказывается в тупике. Она отвергает Материнство, когда младенец, за которым она присматривает, превращается в свинку, и она не воспринимает позитивно доминирующую женскую роль Королевы и ее кастрирующий приказ «Отрубить ему голову!». И когда Герцогиня пытается оказать ей хитроумно замаскированные лесбийские знаки внимания, ты невольно думаешь: как же сознательно все это проделал старина Льюис: ведь, как бы там ни было, она не поняла и не заинтересовалась, и сразу после этого, вспомним, она беседует с Черепахой Квази, который пребывает в панцире и грусти, – это же явный архетип доподросткового возраста; потом эти в высшей степени символические эпизоды, весьма многозначительные, например тот, где ее шея вытягивается и ее обвиняют в том, что она змея, пожирающая птичьи яйца, вы, конечно, помните, и она с негодованием отвергает эту недвусмысленно разрушительную фаллическую идентификацию; а вспомните ее негативную реакцию на диктаторские замашки Гусеницы, в которой всего-то шесть дюймов длины, а она самодовольно уселась на женственной шляпке гриба идеально круглой формы, обладающей силой уменьшать или увеличивать предметы, все это, по-моему, особенно интересно. Ну и, разумеется, эта одержимость идеей времени, одержимость, имеющая явно цикличную природу, а не линейную. Словом, она предпринимает массу попыток, но отказывается отдать чему-то предпочтение, так что к концу книги вы вряд ли скажете, что она достигла состояния, которое можно было бы назвать зрелостью. Впрочем, у нее все гораздо удачнее получается в «Зазеркалье», где, как вы помните…

Раздался приглушенный, но явственный смешок. Мэриен вздрогнула. Дункан, наверное, уже какое-то время стоял в дверях: она не заметила, как он вернулся из спальни.

Фиш открыл глаза, заморгал и нахмурился на Дункана, но не успел и слова сказать, как в гостиную ворвался Тревор.

– Что, он опять завел свою занудную песню про все эти символы и модели? Я не одобряю такое литературоведение, куда важнее, по-моему, стиль прозы, а Фишер вечно впадает в этот венский бред, особенно когда выпьет. Он ужасен. И к тому же очень старомоден, – добавил он язвительно. – А современное прочтение «Алисы» требует отнестись к ней просто как к милой детской книжке – и точка. У меня почти все готово. Дункан, помоги мне накрыть на стол!

Фишер, утонув в своем кресле, молча смотрел на них. Они составили вместе два карточных столика, аккуратно разместив их ножки между разбросанными страницами рукописи и отодвигая листы – так, чтобы их не помять. Потом Тревор накрыл белой скатертью оба столика, а Дункан принялся раскладывать приборы и расставлять блюда. Фиш подхватил с доски свой бокал хереса и залпом его осушил. Заметив еще один ничейный бокал, он и его опрокинул себе в глотку.

– Ну вот! – воскликнул Тревор. – Сейчас будет подан ужин!

Мэриен встала с подлокотника. Глаза Тревора сверкали, а молочно-белые щеки зарделись румянцем. Одна прядь светлых волос выбилась и упала на высокий лоб. Он зажег свечи на столе и стал методично выключать все торшеры в гостиной. И в последний момент забрал у Фиша его доску.

– А вы садитесь там… э-э… Мэриен, – сказал он и отправился к плите.