Лампа для джинна

Но мальчишка не отвечал. Вовка только сжимала украдкой его пальчики и дивилась: как же, как же так получилось, что вот она, прикасается к нему, к собственному брату, который должен был давно умереть, а он – вот он, живехонький?

Они отошли от чана, пересекли полоску темноты и выбрались к дверям, которые Вовка заметила еще раньше. Слава кивнул, подзывая Вовку заглянуть внутрь. Она послушалась. Шагнула к щели, толкнула створку и далеко впереди увидела голубоватые всполохи, будто бы от телевизора. Да откуда ему здесь взяться?

Она обернулась, собираясь спросить у Славы, куда ей идти, но тот уже пропал. Вовка еще чувствовала тепло от его пальцев в своей ладони.

Она протиснулась меж дверей и вышла в следующий цех. Он был чуть поменьше предыдущего, и кафельные чаны здесь отсутствовали. Только машины, бесчисленные аппараты – вернее, их скелеты, обглоданные останки. В высоких окнах, забранных решеткой, темнело небо. Черное, беспросветное, бесконечное.

Пустая луна…

Вовка заторопилась и двинулась на свет. В глубине зала, за металлической колонной, мелькал экран телевизора. Это был старенький, громоздкий аппарат, водруженный на гигантскую деревянную катушку для проводов. Напротив высились два кресла: поменьше и побольше, драные, гнилые, потертые. А над спинками – округлые очертания голов.

Вовка бросилась вперед, спотыкаясь на обломках кирпичей.

– Мама? Папа?

Она уставилась на фигуры. Это и вправду были они – живые. Ни веревок, ни ран, ни синяков.

– Мам… – протянула Вовка. – Пап.

И бросилась к ним, заслоняя экран телевизора.

Но они словно не увидели ее, только наклонили в разные стороны головы – чтобы смотреть было удобнее, чтобы Вовка не загораживала.

Она схватила их обоих за руки. Теплые. Настоящие. Сжала.

Но родители на Вовку даже не взглянули.

Она принялась ощупывать их лица, будто слепая: сначала мамино, потом папино. Не маски? Не куклы? Но нет, и они казались вполне себе живыми. Кожа у мамы была нежная, на щеках – чуть пушистая, как шкурка у персика. У папы – колючая щетина, как будто он уже несколько дней не брился. Так ведь и не брился, когда ему!

Мама была одета в те черные брюки и блузку с шелковым бантом, в которых уезжала. Папа сидел в том самом костюме «на выход», который мама брала с собой в чехле – уносила, перекинув через руку.

– Мам! Пап!

Вовка упала перед ними на колени и сжала их руки, но они все смотрели в экран и не обращали на Вовку никакого внимания. Тогда она развернулась и тоже взглянула на телевизор. Под ним она только теперь заметила проигрыватель, на котором зеленые циферки отсчитывали время. Приемное отверстие у него было такое огромное, что Вовка сначала не поняла, что это за штуковина. А потом все-таки вспомнила: кассеты как раз такого размера стояли у родителей на полке, только вот видеомагнитофона у них не было.

Зато здесь – был.

И запись была, совершенно очевидно, домашняя: размытая картинка прыгала, как в лихорадке. Мелькали какие-то лица, вилки-ложки, салаты, салфетки. Потом крупным планом показали торт с четырьмя свечками, а следующим кадром – лицо именинника.

Слава сидел серьезный как на уроке. Бинтовой повязки он еще не носил, и оба глаза у него были здоровыми.

– Давай, загадай желание. И задуй свечки, – зазвучал голос за кадром.

Ласковый, знакомый. Мамин голос.

Вовка обернулась, чтобы посмотреть на маму. Она улыбалась. Вовка снова взглянула на экран.

Слава нахмурился, рассматривая зажженные свечи, поерзал на месте и, подумав еще немного, слабо дунул. Погасла только одна свеча, но кто-то из взрослых сбоку, видно, помог, и тут же погасли все три оставшиеся.

Кто-то за кадром гаркнул «ура», и Слава съежился.

– Ну ты чего! – шепнул кто-то в сторону, но было уже поздно.

Слава вжался в подушки дивана, на фоне которых казался совсем игрушечным, и схватился за голову. Движение было таким знакомым, что Вовка вздрогнула. Точно так же хватался за голову Митя… А камера меж тем дернулась, и запись оборвалась, зато началась следующая: Слава, уже снова спокойный и отстраненный, сидит на ковре и рассматривает подарки. Вернее, не он рассматривает, а Вовкин папа: бородатый, как норвежский шкипер. Только тельняшки и трубки не хватает.

Вовка обернулась. Папа – чуть постаревший, вместо бороды – щетина, – смотрел на себя, улыбаясь так же беззаботно, как и мама.

– Да что с вами такое?

Вовка дернула папу за рукав, но он даже не моргнул. Она вытащила из своего рюкзака кошелек и попыталась всунуть ему в руки.

– Ты же даже мусор выкинуть без кошелька не выходишь! – шептала она, но папа не сжимал пальцев, и кошелек безвольно падал ему на колени.

Тогда она сняла с запястья цепочку и показала маме.

– Смотри, мам, это твоя. Ну? Помнишь ее? Ты же ее никогда не снимаешь!

Вовка смотрела на мамину голую шею и думала о том, как Джинн своими мерзкими пальцами прикасался к этой коже. Только вот когда, как Илья умудрился затащить сюда ее родителей? Ведь он был рядом с Вовкой все это время… Она сглотнула, застегнула цепочку на маминой шее и поправила подвеску.

– Вот так, – шепнула она.

Но мама не пошевелилась.