Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго»

– Борис Леонидович вырыл такую пропасть между собой и нами, которую перейти нельзя, – сказал он. Федин в присутствии Ольги позвонил Поликарпову и договорился о встрече на следующий день. Провожая мать и сына вниз, он повернулся к Ольге и сказал: – Вы же сами понимаете, что должны его удержать, чтобы не было второго удара для его родины.

Наследив на фединском безупречном паркете, Ольга с сыном покинули его дом и направились прямиком в Москву.

«В один из этих дней мама вернулась из Переделкина[502] совершенно непохожая на себя, старая, страшная, зареванная, – вспоминала Ирина. – Она просто вползла в квартиру, цепляясь за стены, растрепанная, с криком, что никогда никому этого не простит и не забудет, что «классик» страшно плакал, не мог идти домой, что они с ним никак не могли расстаться там, на дороге, чуть ли не лежали в канаве и что решили умереть. Мы с братом бросились к ней – она была в грязи и так, прямо в пальто, упала на диван, не переставая рыдать».

На следующий день с самого утра Ольга с Борисом перессорились во время телефонного разговора. Ольга обвиняла его в эгоизме. Она понимала, как велика вероятность того, что власти не станут вредить знаменитому писателю, а ей «достанется больше». Позже в тот день Борис явился «по-прежнему в своем парадном костюме» в их московскую квартиру, чтобы «объявить нечто поразительное». Он собрал всех вместе – Ольгу, Ирину, Митю и Ариадну Эфрон, которая была у Ольги в гостях, – и сказал им, что этим утром послал телеграмму постоянному секретарю Шведской академии в Стокгольм, Андерсу Эстерлингу, в которой отказывался от премии. Брат Александр отвез его на Центральный телеграф рядом с Кремлем. Телеграмма была написана по-французски. Вот ее текст: «В связи со значением,[503] придаваемым Вашей награде тем обществом, к которому я принадлежу, я должен отказаться от присужденного мне незаслуженного отличия. Прошу Вас принять мой добровольный отказ без обиды…»

«Мы оторопели,[504] – писала впоследствии Ольга. – Это было в его манере – сперва сделать, а уже потом сообщать и советоваться. Кажется, только Ариадна сразу же подошла к нему, поцеловала и сказала: – Вот и молодец, Боря, вот и молодец. – Разумеется, не потому, что она действительно так думала, но просто дело было сделано, и оставалось только поддержать Б. Л.»

Но это были еще не все сюрпризы, которые он для них подготовил. После этого Борис объявил, что послал вторую телеграмму в ЦК, информируя Кремль о своем отказе от Нобелевской премии и прося взамен вновь позволить Ольге Ивинской работать. Он хотел, чтобы ограничения были сняты и она могла получать плату за свой переводческий труд, даже если у него самого теперь не будет средств к жизни.

В тот день Борис повез Ольгу на такси на встречу с Поликарповым. Он высадил ее у входа, а сам в одиночестве вернулся в Переделкино ждать от нее новостей и сообщений о следующем шаге Союза писателей.

– Если вы допустите[505] самоубийство Пастернака, то поможете второму ножу вонзиться в спину России, – говорил Поликарпов Ольге, повторяя слова Федина. – Весь этот скандал должен быть улажен, и мы его уладим с вашей помощью. Вы можете помочь ему повернуться к своему народу. Если только с ним что-нибудь случится, моральная ответственность падет на вас.

Отказа Пастернака от премии было явно недостаточно. «Они» хотели большего. Ольга усердно гадала, чего именно хотят власти, сидя в тот вечер в электричке, идущей в Измалково. Что им было нужно на самом деле, она поняла лишь позднее: «унижение поэта, его публичное покаяние и признание своих «ошибок» – и, следовательно, торжество грубой силы, торжество нетерпимости. Но Б. Л. для начала преподнес им сюрприз по-своему».

Шведская академия ответила на телеграмму Пастернака словами: «Получили ваш отказ с глубоким сожалением, сочувствием и уважением». Это был всего лишь четвертый случай[506] отказа от Нобелевской премии. В 1935 году Гитлер взбесился, когда Нобелевской премии мира был удостоен Карл фон Осецкий, видный антифашист, находившийся в застенках гестапо. После этого Гитлер издал закон, запрещавший гражданам Германии принимать Нобелевские премии, и таким образом не дал трем другим немцам (все они были учеными) получить свои награды.

Ольга встретилась с Борисом в «избушке». Рассказывая о своей встрече с Поликарповым, она заметила, что Борис пребывает в сравнительно хорошем расположении духа. По крайней мере, он, кажется, согласился с тем, что самоубийство – не выход, что в нем нет никакого благородства. После этого она сразу поехала в Москву, чтобы уверить детей, что все хорошо. «Я уже всей кожей ощутила близость нашей смерти,[507] и, когда поняла, что «они» ее не хотят, на сердце отлегло».