Ларин Петр и волшебное зеркало

Пётр оглянулся, но, конечно же, не увидел позади ничего, кроме сверкавшей под лучами утреннего солнца синей океанской воды. Остров Шустрый с одинаковым успехом мог находиться как в десятке миль, так и в десятке метров за кормой его шлюпки, оставаясь невидимым. Если бы в шлюпке нашёлся камешек, Пётр мог бы швырнуть его назад и посмотреть, упадёт он в воду или просто исчезнет на лету, как исчез вчера на полном ходу железный катер, войдя в зону действия заклинания Невидимости. Но камешка не было. Да если бы и был, что бы это изменило? Властимир Могучий был предусмотрителен, и, следуя за Петром, вряд ли стал бы наступать ему на пятки, рискуя быть обнаруженным.

Неожиданно Пётр понял, что ему очень хочется, чтобы остров Шустрый оказался где-нибудь поблизости и чтобы Властимир Могучий не спускал с него глаз. Пётр сердито тряхнул головой и свернул карту. «Какой срам, — думал он, проверяя правильность курса по компасу в тяжёлом медном корпусе. — Не успел взяться за дело, а уже поджилки затряслись! Нет уж, взялся за гуж — не говори, что не дюж…»

Ветер по-прежнему дул строго на запад, как будто у него тоже был компас. Петра это вполне устраивало: ещё немного поколдовав над картой, он пришёл к выводу, что, если ветер не переменится, его, как щепку, прибьёт к восточному побережью Мёртвого Материка, немного южнее того места, которое он пометил на карте как конечную точку своего маршрута. Такое отклонение не имело значения: какая разница, где именно приставать к земле, о которой всё равно ничего неизвестно?

Удобно примостившись на корме возле румпеля, Пётр перекусил сухарями и вяленой рыбой, запив этот скудный завтрак водой из дубового бочонка. Бочонок был невелик, но Пётр не экономил драгоценную влагу: заклинание, с помощью которого можно было опреснить морскую воду и сделать её пригодной для питья, было ему хорошо известно.

Один за другим потянулись длинные, ничем не заполненные часы. Сначала Пётр удерживал тяжёлую шлюпку на заданном курсе с помощью румпеля, но ветер не менялся, и он закрепил руль, чтобы судёнышко шло по прямой. Делать стало совершенно нечего. Морской пейзаж оставался неизменным, лишь солнце неторопливо перемещалось по небосводу да ползли куда-то вдаль лёгкие кучевые облака. Пётр следил за ходом времени по своим наручным часам. Эти часы, точный хронометр в массивном водонепроницаемом корпусе, подарил ему два года назад дядя, уезжая в ту самую командировку, из которой так и не вернулся. Пётр подумал, что с тех пор, как попал на Острова, ни разу не смотрел на часы: здесь это просто не требовалось. Островитяне жили по солнцу, а для измерения более коротких промежутков времени использовали песочные часы. Их размеренный, неторопливый, устоявшийся за тысячелетия однообразной жизни быт не предполагал спешки; жители Островов никогда никуда не торопились, а потому никогда и никуда не опаздывали. Стрелки часов показывали без десяти пять. Для пяти утра солнце поднялось уже слишком высоко, а для пяти вечера было чересчур рано. Время здесь шло совсем не так, как в мире Петра, и показания часов, настроенных по сигналам московского радио, ровным счётом ничего не значили. Пётр подождал, пока солнце поднимется в зенит, и установил стрелки ровно на двенадцать часов. Он не знал, зачем ему это понадобилось, но теперь, когда он остался один, к нему начали возвращаться его старые привычки.

От нечего делать Пётр попытался вычислить скорость, с которой его шлюпка неслась навстречу неизвестности, но из этого ничего не вышло: километровых столбов в океане нет, а расстояние, пройденное красным крестиком на карте, исчислялось считанными миллиметрами. Линейки, чтобы измерить это расстояние, у Петра не было, и он махнул рукой на свои расчёты. На глазок выходило, что при попутном ветре он достигнет побережья Мёртвого Материка примерно через неделю, и это его вполне устраивало. Правда, до сих пор ему ещё ни разу не приходилось проводить целую неделю, семь долгих дней и семь ещё более долгих ночей, в полном одиночестве, на борту утлой шлюпки посреди открытого океана…