Ларин Петр и волшебное зеркало

Его разбудил сиплый рёв, похожий на звук сработавшей автомобильной сигнализации. Рёв сменился прерывистым металлическим кряканьем, кряканье — улюлюканьем, а улюлюканье — диким нечеловеческим визгом, от которого Пётр окончательно проснулся. В темноте мерцал красноватый керосиновый фонарь, тускло освещавший убогую хижину, по стенам метались тени, звучали торопливые шаги. Что-то упало с металлическим дребезжанием, кто-то сопел и бранился сквозь зубы. Пётр тряхнул головой, пытаясь понять, где он находится и что происходит, остатки сна улетучились, и он увидел Шестерёнку, которая гонялась по всей хижине за Свистком, вопившим во всю свою медную глотку и производившим тот адский шум, который и разбудил Петра.

Намерения у Шестерёнки были самые серьёзные. Она суетливо бегала за юрким Свистком, сшибая по дороге мебель и норовя ударить его большой суковатой дубиной, которую сжимала обеими руками. Свисток уворачивался, не переставая вопить, крякать и улюлюкать, как безумный. Пётр сел на постели, и от этого чересчур резкого движения смётанный на живую нитку шезлонг рассыпался под ним. Пётр очутился на полу, гадая, что происходит и куда подевался Кривошип, но тут лысый коротышка прыгнул на него сзади и первым делом вцепился в тикавшие на запястье Петра часы.

Руки у него оказались неожиданно крепкие и ловкие. Ему сразу удалось расстегнуть металлический браслет часов; часы соскользнули с запястья, но Пётр успел сжать их в кулаке. Кривошип ухватился за браслет и принялся тянуть его и дёргать из стороны в сторону, свободной рукой пытаясь разжать крепко стиснутый кулак Петра. Он действовал молча, напористо и страшно, как пеленающий свою добычу паук, и Пётр по-настоящему испугался. Было во всей этой сцене, освещённой мигающим светом керосиновой лампы, что-то жуткое и нечеловеческое, как в ночном кошмаре или фильме ужасов.

— Отдай… Отдай… Отдай… — сквозь зубы процедил Кривошип, дёргая и крутя браслет. Его длинные грязные ногти царапали пальцы Петра, полуистлевшие лохмотья отвратительно воняли, на остроконечной лысине блестели крупные бисеринки пота. — Отдай, а то укушу!

Пётр вспомнил жёлтые, заострённые на концах зубы и чуть было не отдал часы, представив, как эти зубы впиваются в его руку. Но часы были, во-первых, подарком дяди, а во-вторых, Пётр нуждался в них сам. Поэтому он сжал правую руку в кулак и что было сил ударил Кривошипа по скользкой от пота голой макушке. Он здорово ушиб руку, но Кривошип только хихикнул.

— Давай-давай, — сказал он, — я не против. Ради такого дела можно и потерпеть, да и череп у меня крепкий. Отдай часы, глупый мальчишка! Тебе они всё равно не нужны, твоя песенка спета. Тебя закуют в кандалы и казнят в подвалах Стеклянного Дворца, никуда тебе от этого не деться. За тебя объявлена награда, так почему бы тебе не отблагодарить меня за гостеприимство, перестав сопротивляться? Получив сразу две награды — за тебя и за часы, я стану великим человеком, самым богатым и уважаемым из Яйцеголовых! А ты всё равно покойник, так к чему вся эта возня?

Вместо ответа Пётр ударил его по тонкой морщинистой шее.

— Ай! — взвизгнул Кривошип. — Это нечестно, мы так не договаривались! Шестерёнка! Оставь в покое эту зверушку, глупая женщина, и помоги мне!

Шестерёнка наконец заметила, что Пётр проснулся, и, прекратив погоню за Свистком, набросилась на него. Отшвырнув дубину, плешивая старуха обеими руками вцепилась в правую руку Петра, навалившись на неё всем телом и прижав к полу. Пётр попытался вырваться, но Яйцеголовые держали его крепко, и он понял, что вероломные карлики вот-вот добьются своего — отберут у него часы, а потом свяжут и передадут в руки морской гвардии. Он сопротивлялся изо всех сил, но их было двое и они были сильнее, потому что вели свой род от гномов, во все времена славившихся недюжинной физической силой.

Но тут подоспела подмога. Первым набежал Свисток и недолго думая юркнул под служившие Кривошипу одеждой лохмотья, где и принялся бегать, щекоча и покалывая коротышку своими медными лапками. Некоторое время Кривошип терпел эту‘пытку, извиваясь всем телом и хихикая, а потом выпустил руку Петра и принялся неистово колотить себя ладонями по животу, спине и бокам, пытаясь прихлопнуть надоедливую зверушку. На Шестерёнку спикировала чайка Маргарита. Вид у неё был взъерошенный и помятый; она так разъярилась, что заговорила на чистейшем русском языке — вернее, на языке Островов, который казался Петру русским.

— Ах ты старая карга! — хрипло вопила Маргарита, хлопая крыльями и метко клюя старуху в лысую макушку. — Ах ты глупая лысая кочерыжка! Я тебе покажу, как совать меня в мешок! Я тебе покажу комок перьев! Я тебе выклюю твои бесстыжие глаза!