Лариса

— Точно! — подхватил Петруха. — Но не совсем. Дядя Паша! Андрюха! — Петруха взялся за стакан. — Выпьем за нашего главнокомандующего! У тебя отец — голова. Кого б другого на Матёре послали, а дядя Паша сказал: эвакуация — значит, эвакуация. Всю Матёру уговорил, одни только старухи по щелям забились.

— Будет болтать-то, — хмуро оборвал Павел.

— Дядя Паша! — не унимался Петруха. — А ты их дустом, дустом — оно вернее, вмиг выкурятся!

Дарья охнула.

— Всё, баба Дарья, уходим (за кадром).

— Последний тост — здоровье дяди Паши, который теперь, можно сказать, личным примером посылает родного сына на передний край… И меня вместе с ним!

Дарья обеспокоенно перевела взгляд на Павла.

Тот был недвижим. Только скула дернулась.

Выпив, Петруха сунул стакан в карман. Взял гармонь.

— Айда, Андрюха. Ребята ждут.

— Дак самовар!.. — вскинулась было Дарья.

Но Андрей уже был на пороге.

— Я скоро!

Ушли. Тихо стало в избе. Долго сидели, не глядя друг на друга.

Дарья подняла глаза на сына.

Он почувствовал ее взгляд, не выдержал:

— Ну, ладно, ладно, ты б хотя молчала!

Схватил кепку, вышел в сени, толкнул входную дверь.

Оттуда ударила хрипатая Петрухина гармонь:

— Ты, подгорна.
Ты, подгорна.
Ты, подгорна — улица…

Плюнул. Захлопнул дверь. Вернулся в избу. Кинул кепку на лавку. Сел. Снова взял ее в руки, повертел, переложил по другую сторону от себя.

Дарья подошла, подняла кепку, повесила на гвоздь. Пододвинула самовар.

— Чай стынет.

Павел поднял глаза на мать.

Лица их оказались рядом.

Заскрипела открытая дверь в сени (за кадром).

Сквозняк захлопнул ее, раздавил забытую Петрухой бутылку.

Луга у деревни.

Подымалось солнце. Низиною плыл туман.

Травостой дышал свежестью и росою. Вспорхнула ранняя птица.

— Во сне сколько раз это видел. Проснусь: нету! И вот снова есть. И думаю: не сон ли?

Юрлов скинул пиджак, загреб руками траву, провел по лицу влажными ладонями. Павел наводил точилом литовки.

— Мне не надо, у меня своя. — Юрлов стал собирать привезенную с собой складную литовку.

— Ну, дождалась?.. Два года лежала…

Павел подошел, потрогал и оглядел редкостную работу, похвалил:

— Скрипка, а не литовка!

— Спецзаказ, — ответил Юрлов. — Ребята в инструментальном помогли сделать.

Он снял шляпу. Часы. Подкатал брюки. Вошел в траву. Постоял. Взял литовку. И первая срезанная трава легла в ноги. Поднял глаза на Павла. Улыбнулся. И пошел косить ровными взмахами.

Павел отбросил потухшую сигарету.

Легко перекинул в руках литовку. Расправил плечи. Взмахнул литовкой. Раз. Другой. Травы покорно ложились рядами.

…Вжиг…

…Вжиг…

— …Пинегин! — донеслось от повозок. — Пинегин, кончай баловаться!.. Тебя ждут!..

Павел остановился, плюнул с досады.

…Весь луг запестрел рубахами косцов.

Приехали три телеги с водой, граблями и женщинами в платочках. Появилась звонкоголосая молодежь.

Пустили конные косилки. Утро разгоралось, и сенокос начал обретать характер всеобщей страды и праздника.

На выпасе уже стояли шалашики, ярко-желтые палатки, вились кухонные дымки.

Листвень.

К удивлению, обгорелый листвень стоял. И в этот раз к нему подступились всей артелью. Задрав головы, долго глядели на обломанную вершину.

— Пилу надо.

— По металлу!

— Бензиновая возьмет.

— Для него твоя бензиновая что чикотка.

— Свалим! Куда денется?

Пилить взялся сам бригадир.

Бочком, без уверенности подошел к дереву, покосился на его мощь, покачал головой, но пилу все же пустил. Поднес к стволу. Надавил. Пила зашлась высоким, натужным воем. Брызнула пыль опилок, но видно было, что пила не идет, и бригадир выключил.

— Не берет!

— Плюнуть на него!

— Все бы плевали! — разозлился бригадир. — А принимать приедут, куда спрячешь? Фуфайкой накроешь?

Помолчали.

— Ужель дерево не уроним? — подзадорил бригадир.

— Было б то дерево…

Подняли, понюхали стесанную со ствола горелую стружку.

— Гольное же смолье! Развести пожарче, и пыхнет как миленький. Бригадир подумал. Решил.

— Филимонов и ты, Сережка, дуйте в деревню за соляром.

…Над лиственем взвился огромный огненный столб. Загорелась вокруг трава и земля. Люди отступили в сторону от нестерпимого жара, разгоняя набежавших поглазеть ребятишек.

Луга у деревни.

…К вечеру Афанасий вилами причесал бока последней копны и обернулся к возчикам.

— Запрягай, ребята! На сегодня — шабаш!

Улица деревни.

Усталые возвращались с покоса.

Солнце садилось. Пригнали коров.

День прошел, завершился. Вечер сошел на Матёру, объяв деревню, остров, реку и берега. В природе и людях все как-то расслабилось и одновременно напряглось в смутно-тревожном ожидании.

Берег Ангары.