Лариса

— Так это ж диалектика жизни! Понимать надо! — Воронцов даже встал, говорил возбужденно. — Это и есть прогресс! Еще сорок лет назад ты сам был счастлив, когда сел за баранку полуторки! А посади на нее твоего Андрея сегодня — не поедет! Ему «КамАЗ» теперь давай, как минимум! Не о себе уже, о них думать надо.

Павел молчал, в растерянности потирая серую небритую щеку.

— Ощути все это. Пойми. Встань не на место старух, а на свое собственное хотя бы место.

— Где оно, мое место?..

Воронцов пододвинул к себе бумаги.

— Иди. Павел Мироныч, и работай. А с домом — мой тебе совет: быстрее отрежешь — быстрее срастется.

Берег реки у деревни.

…Дула низовка. Гнали к баржам колхозное стадо.

Двор и огород Дарьи.

…Петух спрыгнул с изгороди в огород и тут же забился в руках Коляни. Коляня деловито выдернул у него перо, вставил в картофелину и запустил в огород.

Красиво спланировав, она опустилась на спину Катерины.

К восторгу Коляни…

…и гневу старушек, рывшихся в земле.

Копали картошку, недозрелую, наспех, сколько успеют.

Спины быстро уставали. Опускались на колени и торопились, торопились…

…руками перебирая землю, в последний раз одарившую их плодами.

— Все, девки, не могу, — первой напросилась на передых бабка Татьяна и откинулась спиной на груду картошки.

— Испить бы чего…

Катерина, Сима, Дарья пристроились где могли.

Коляня разливал молоко по кружкам, обносил взрослых.

Молоко ярко белело в черных от земли старушечьих руках.

— …Все одно всю не выкопать.

— Да к грех оставлять-то.

— У меня аж в глазах двоится…

Молча отдыхали.

Катерина подтолкнула Дарью.

— Ты че не пьешь?

Дарья сидела с кружкой в руках, смотрела вперед себя…

Подумав, тихо спросила у Катерины:

— У тебя не бывало, что никого нету, а будто кто с тобой говорит?

— Кто говорит?

— Не знаю. А вроде кто-то со мной седня рядом был. Спрашивал. А я с ним говорила.

— Царица небесная! Об чем спрашивал-то?

— Все смутное, тяжелое. И не сказать об чем. С ума, видно, схожу. Скорей бы уж, че ли!..

Помолчали.

— …А мне все иной раз кажется, — сказала бабка Татьяна, — будто я уже разок жила, а нынче по второму разу живу.

— Оно, может, и потеперь не ты живешь, — сказала Дарья.

— Кто же?

— Другой кто. А тебя обманули. — И, помолчав, тихо добавила: — Я про себя, прости господи, не возьмусь сказать, что это я жила. Сильно много со мной не сходится.

— А-а, вот они где!..

Он двора показались Павел с бригадиром пожегщиков.

— …А мы тут по избам шарим, ищем их!

Старухи тревожно переглянулись. Почуяли, с чем пришли они, уж очень бодро говорил Павел:

— Все, бабы, кончай в земле копаться, картошки нарыли досыта. Завтра с утра отгоняем личный скот, а в вечер последняя баржа отходит. Так что готовьтесь!

И знали и готовились к этому часу, но сознание отказывалось воспринимать это.

С последней надежной глянули на Дарью.

И хоть невозможно ей было, все же сказала:

— Дай нам день еще…

— Хватит! — не глядя на мать, отрезал Павел. — Два раза откладывал, хватит.

— Паша!

— Развели тут скворешник! — продолжал он, будто не слыша ее. — Чтоб завтра к вечеру ни одной души здесь не было! Ясно?!

— Пашенька!

— Ну, что?! Что?! — не выдержал наконец Павел. И встретился с таким отчаянным, изумленным взглядом матери…

…что ему стало не по себе.

Она смотрела на него, будто впервые видела своего сына и не узнавала его.

— Ниче… — только губами прошептала. — Ниче…

Павел отвел от матери глаза, покосился на остальных и пошел прочь со двора. И вдруг остановился — перед ним у изгороди стояла Настасья. В черном платке, с узелком в руках. Глядела жалобно и виновато.

Все замерли. Павел чертыхнулся.

Губы у Насти задрожали.

— А Егор-то, Егор…

— Че — Егор? — спросил наконец Павел.

— Поме-ер!

Кладбище.

На кладбище ни крестов, ни тумбочек, ни оградок на могилках уже не было. Лишь пятна горелой земли указывали, куда их стащили и сожгли.

Холмик, под которым лежали ее отец и мать, был запачкан землей от вывернутого креста. Дарья поклонилась могилке. Присела рядом.

— Это я, тятька… Я, мамка… Вот пришла. Хотела забрать вас с собой — не выходит. К вам бы мне надо — и этого, видать, не выйдет…

(За кадром.)

— …На мне отрубает наш род. И я, клятая, отделаюсь, другое кладбище зачну… Виновата я перед вами. Каюсь… А избу я приберу. Все сделаю как надо. Об этом не думайте…

Руки приглаживали землю, ровняли холмик, обирали случайные листья, засохшие ягоды, слетавшие с рябины.

— …Ты мне, тятька, говорил, чтоб я долго жила… Я послушалась, жила. А пошто было столько жить, ежели ниче я в ей не поняла? За ради чего я жила?.. За ради жизни самой, или за ради детей, иль за ради чего еще?.. Тятька, мамка, скажите мне, узнали всю правду вы там иль нет?.. Здесь мы боимся ее знать, да и некогда. Чего это было — жизнь? Надо это для чегой-то иль нет?.. Молчите…

Дарья подняла голову, прикрыла глаза.