Лариса

Ну и вот. На втором мужик жил. Один. Вроде, и женат даже не был никогда, а ему уж за 60. На балконе все сидел как сыч. Чего он меня ненавидел, не знаю. Все писал письма и в ящик почтовый бросал – видать, левой рукой, все как ворона лапой. Думал, я не знаю от кого, дурак-то, прости господи. Мол, деньги-то собираешь, а вот на втором этаже ни разу не мывала! А все под коврик говно заметаешь! А сама ходишь как проститутка и все в таком духе. Я его встретила на улице – чего, говорю, пишешь-то, герой? В глаза-то бабе стыдно, что ли? Дак развернулся и убежал, откуда и силы взялись, козел. А то ведь все помирал. Через три дня в ящике письмо: Дура, это не я!

Ну и вот. Кот был у нас – умный как я не знаю кто. Сам на улицу с пятого этажа спускался, погуляет и домой. Еще и кошек с собой приводил. Приведет, на кухню отведет, она ест – он рядом сидит, потом опять гулять.

Так этот его отравил. Потом уж, когда умер кот-то, соседи рассказали – видели, как он его два дня кормил чем-то. А кот доверчивый был, вокруг-то люди нормальные, чего бояться? Ну, и съел. Как у нас ведь всё.

А этот гад…. Ну, чего… Потом как меня увидит – чуть не под землю проваливается, через секунду нету. Сам не жил – и другим решил не давать. Может, его там после смерти-то кошки жрут, хоть какая справедливость. А это… как звали – не помню ведь, а? Вообще как стерлось. Да и черт с ним. И сейчас-то только из-за кота его и вспомнила. Кот хороший был, Махно.

Получше некоторых людей-то.

Вот кошка Маруся только и понимала меня. Никого так она не любила. Все вокруг меня да вокруг меня. Я поесть - она поесть. Я поспать - и она забирается на одеяло. Или на подушку рядом ляжет, мордой в ухо уткнется - и как будто шепчет чего-то.. про жизнь рассказывает. И я не понимаю что, но вот точно поддержать меня хотела! Мы ж почти одинаковые уже были - она уж под старость и ослепла, и оглохла потом, но квартиру-то знала, сама и поесть, и в туалет - за 20 лет ни разу мимо не нагадила, вот какая кошка была. Она и умерла-то как человек, от инсульта. Шла, шла, да как упала, затряслась....

Ну, вот я сразу и поняла: я следующая.

(молчит, трет руки, как будто моет)

ГОЛОС. Ну….

ЛАРИСА. Подожди, еще немного подожди. Последнюю.

ГОЛОС. Да хватит.

ЛАРИСА. Я быстро! Вот все не зря было, ты говоришь…

ГОЛОС. Да это не я. Это ты сама сказала.

ЛАРИСА. Я не сказала, я надеюсь. Как на самом деле – это мне и сейчас отсюда не видать. Но все не так, ведь все не так тут!

(в зал)

Сынок! Сыночек! Не торопись ты, не торопись! Нам ведь не так все рассказывали! Все странно так, я не разобралась еще. Вроде как чего не успела, не доделала, должна теперь исправить. Но я не знаю как! И не понимаю что, не понимаю. Я же старалась! Если виновата, прости меня, сынок.

(куда-то вверх)

И ты прости. Ты-то сам…. Тоже …

(не договаривает, отворачивается, чтобы никто не видел, как она плачет. Вытирает слезы, возвращается).

ГОЛОС. Ларис, ты ведь говорила, что…

ЛАРИСА. Да я не жалуюсь, не так уж плохо и прожила.

Я и так...... как будто не свою жизнь прожила, а все чужую. Мать жить не давала, потом оба мужа не давали, потом для сыновей жила. И все не сама, и не для себя, и не про себя, все для кого-то. На себя уж и времени не оставалось, и сил. Да и привыкла уж, что все как гонка какая. Я и лошадь, я и бык. Как впряглась - так и пропахала. А не жалуюсь, чего уж теперь.

Я вот знаешь чего… Чего хорошо-то бы… Дом деревянный же был, старый.

Проснулась рано, все спят, суббота. Этот тоже спит. Открыла окно, рамы-то наружу открывались, и вот открыла – и во дворе никого, а солнце только-только встает, трава мокрая еще, тихо так. И никого, главное - никого. Вот так стояла бы и стояла.

А мимо пролетают поезда….

Все. Засыпаю. Как сквозь сон всё.

ГОЛОС. Да. Спи. Спи, доченька, спи, мама. Спи, любимая. Помнишь?

(напевает)

Машина, машина, идет гудит.

Бибиби, бибиби.

Иди на ручки.

Спать пора, уснул бычок, лег в коробку на бочок.

ЛАРИСА. Глаза закрываются – и все как в вате. Помнишь, Деды Морозы были такие ватные? А сверху краской покрашено, и блестками по шапке и по шубе. У нас вот такой голубой был. Огоньки сверкают, красный-голубой. Сколько лет стоял – я вот теперь как Дед Мороз. Как ватой обложили, не двигается ничего. И не чувствуешь ничего. Я дед Мороз! А нет, Снегурочка, дурочка-Снегурочка! (смеется) А праздник-то и кончился. Тряпочкой протрут и в коробку уложат. И там забудут. Забудут, что была – что не была.

Все кончилось. Или не кончилось, а я просто не поняла. Или не заметила. Все прощелкала. А может, и вообще не было. Или только будет. Не знаю. Не знаю. Ничего не знаю.

Молчит, встает. Поворачивается. Уходит. Видно, что очень хочет оглянуться, очень. Но она не будет. Она уходит куда-то, она должна.