Ларк-Райз

В течение нескольких дней, недели или пары недель поля стояли созревшие для жатвы. В Ларк-Райзе это было единственное идеальное время года. Человеческий глаз любит отдыхать на бескрайних просторах чистых оттенков: пустошах, покрытых цветущим пурпурным вереском, обширных зеленых долинах, спокойных морских далях, синих и безбрежных, – все это ласкает взор; но некоторым людям ни одно из этих зрелищ, какими бы прекрасными они ни были, не может дать такое же душевное удовлетворение, как бесконечные акры золотых колосьев. Здесь и красота, и хлеб, и зерна для будущих поколений.

Благоговейно пораженные, но в то же время воодушевленные безмолвием и ясной, чистой красотой зари, дети шли по узким полевым тропинкам, по обе стороны которых шелестела пшеница. Лора порой делала шаг в поле, чтобы дотянуться до мака, или срывала побег вьюнка с похожими на чистенькие хлопчатобумажные платьица бело-розовыми цветками, чтобы украсить шляпку или подпоясаться, а Эдмунд устремлялся вперед, краснея от негодования при виде сестры, бездумно топчущей колосья.

В полях, где начиналась жатва, царила деятельная суета. В этой местности уже появилась механическая жатка с длинными красными вращающимися лопастями, похожими на мельничные; но мужчины считали ее вспомогательным средством, фермерской игрушкой; большую часть работы по-прежнему выполняла коса, им и не снилось, что когда-нибудь она уйдет в прошлое. И пока на одном поле вращались алые лопасти, парень, управлявший жаткой, весело понукал лошадей, а позади шли женщины, вязавшие срезанную пшеницу в снопы, на соседнем поле группа мужчин точила косы и косила вручную, по примеру своих отцов.

Не подозревая, что конец давней традиции близок, эти люди по-прежнему придерживались старого деревенского обычая и выбирали своим вожаком самого высокого и опытного человека, которого тогда называли «королем косарей». В восьмидесятые годы на протяжении нескольких лет косарями руководил мужчина по прозвищу Ходок. Он когда-то служил в армии и все еще был красивым, статным молодым человеком со сверкающими белыми зубами и кожей, потемневшей под более беспощадным солнцем, чем английское.

Этот самый Ходок, в широкополой тростниковой шляпе, украшенной венком из маков и вьюнков, вел группу косарей по прокосу и указывал, когда и насколько долго они должны останавливаться для «передышки» и какие напитки следует пить из желтых глиняных кувшинов, которые они оставляли под изгородью в тенистом уголке поля. Отдыхали жнецы нечасто и недолго, ибо каждое утро устанавливали себе объем работы, который необходимо сделать за день и который, как им было известно, отнимет у них все силы задолго до заката. «Назначай себе урок больше, чем тебе по силам, и ты его выполнишь» – таков был принцип этих людей, и порой их подвиги на жатве удивляли как их самих, так и наблюдателей.

Управляющий, Старик Понедельник, ездил с поля на поле на своем длиннохвостом сером пони. Но в те дни он никого не распекал, скорее подбадривал и возил с собой привязанный к седлу миниатюрный бочонок пива с ручкой, предоставленный фермером.

Одно из полей поменьше всегда оставляли за теми женщинами, которые желали поучаствовать в жатве. В прошлом само собой разумелось, что жать будут все крепкие женщины, не занятые другими делами; но к восьмидесятым годам, помимо работниц, которые трудились в поле круглый год, было всего три-четыре женщины, умевших обращаться с серпом. Часто, чтобы закончить уборку урожая, приходилось приглашать ирландских жнецов.

Патрик, Доминик, Джеймс (которого никогда не называли Джимом), Майк Большой, Майк Маленький и мистер О’Хара казались детям такой же непременной принадлежностью жатвы, как сама пшеница. Каждый год они приезжали из Ирландии, чтобы помочь с уборкой урожая, спали в фермерском амбаре, сами готовили и стирали у костерка под открытым небом. Это были диковатого вида люди, одетые в странную одежду и говорившие с таким сильным акцентом, что местные могли разобрать лишь отдельные слова. Вне работы они ходили группой и громко болтали, обычно все разом, закинув на плечи палки с привязанными на конце узелками из сине-белых клетчатых платков, где лежали покупки, которые они делали в лавке при трактире.

– А вот и ирландские трещотки, – говорили деревенские жители, и некоторые женщины притворялись, будто боятся их. Навряд ли они боялись всерьез, ведь ирландцы не проявляли намерения причинять кому-то вред. Все, чего они желали, – это заработать как можно больше, отправить деньги домой своим женам, оставить немного себе, чтобы в субботу вечером напиться, а в воскресенье утром успеть к мессе. Всех этих целей они достигали; ибо, как признавали другие мужчины, ирландцы «жадны до работы», а на жатве чем больше трудишься, тем больше получаешь; под рукой у них был отличный трактир, а в трех милях – католическая церковь.