Ларк-Райз

Поскольку родных, которых обязаны были оповестить, у него не было, в Ларк-Райзе не знали, на какое время назначили похороны, иначе, без сомнения, некоторые из его бывших соседей непременно явились бы на кладбище. Как бы там ни было, Лора, стоявшая в стороне от могил с молочным бидоном в руке, оказалась единственной очевидицей погребения, и то совершенно случайно. Никто не следовал за гробом в церковь, а девочка была слишком застенчива, чтобы приблизиться; но, когда гроб вынесли и понесли к выкопанной могиле, его уже провожала немолодая дочь священника с раскрытым молитвенником в руке и выражением кроткой скорби на лице. Она едва знала Майора при жизни, потому что он не посещал церковь, но увидела из окна, как привезли одинокий гроб, и поспешила в церковь, чтобы хоть один человек на земле мог с ним попрощаться. Когда в последующие годы Лора слышала пренебрежительные отзывы о дочери священника (ее и саму частенько раздражала назойливость этой женщины), то вспоминала ее благородный поступок.

Бабушка и дедушка детей из «крайнего дома» жили в забавном маленьком коттедже в полях. Это было круглое строение, сужавшееся кверху, поэтому на первом этаже было две комнаты, а на втором только одна, представлявшая собой нечто вроде мансарды с наклонным потолком. Сад не примыкал к дому, а находился за высокой живой изгородью по другую сторону ведущей к коттеджу дороги. Он был засажен смородиной, крыжовником, малиной и старыми морозостойкими цветами, одичавшими и буйно разросшимися, потому что состарившемуся и утратившему подвижность суставов садовнику было тяжело заниматься их обрезкой. Лора провела там много счастливых часов, якобы собирая ягоды на варенье, но в действительности большую часть времени читая или мечтая. Один из уголков сада с нависшими над ним ветвями терносливы, окруженный кустами и цветами, девочка называла своим «зеленым кабинетом».

Лорин дед был высокий старик с белоснежными волосами и бородой и самыми голубыми глазами, какие только можно вообразить. В то время ему, должно быть, было уже далеко за семьдесят, потому что мама Лоры была его младшим, поздним ребенком. Одним из выдающихся достоинств Эммы в глазах ее собственных детей было то, что она родилась уже тетей и, едва научившись говорить, настояла на том, чтобы две ее племянницы, бывшие старше ее, называли ее «тетушкой Эммой».

До ухода на покой дедушка занимался старинным сельским ремеслом торговца яйцами, он разъезжал по сельской местности на повозке, запряженной маленькой лошадкой, скупал яйца на фермах и в коттеджах и продавал их на рынках или перепродавал лавочникам. Сзади к стене круглого дома примыкала небольшая конюшня, в которой обитал пони Доббин. Дети обожали валяться в яслях и лазить среди стропил. Смерть Доббина, происшедшая от старости, положила конец торговле яйцами, поскольку у деда не имелось сбережений, на которые можно было купить другую лошадь. Какие там сбережения! Более того, тогда дед и сам страдал тем же недугом, что и Доббин; посему он решил, пока может, работать у себя в саду и ежедневно совершать прогулку до «крайнего дома», а от «крайнего дома» до церкви и домой.

В церкви он не только посещал все службы, и воскресные, и будние, но ходил туда и в отсутствие службы, чтобы помолиться и поразмышлять в одиночестве, ибо был глубоко религиозным человеком. Одно время дедушка являлся методистским мирским пастором и по воскресеньям покрывал пешком по многу миль, когда наступала его очередь проводить службу в молитвенном доме в одной из деревень. В старости он вернулся в англиканскую церковь, но не из-за перемены мировоззрения, поскольку вопросы вероисповедания его не волновали (его ноги слишком прочно стояли на Камне, служащем основанием всем церквям), а потому, что приходский храм располагался поблизости, что давало деду возможность посещать службы, всегда был открыт для личной молитвы и тамошняя музыка, при всей своей убогости, была единственной, доступной ему.

Некоторые члены его прежней паствы из молитвенных домов еще помнили то, что считали его вдохновенной проповедью «Слова».

– Тебе, внучке такого деда, следует лучше себя вести, – заявила однажды Лоре какая-то методистка, увидев, как та пролезла сквозь прореху в живой изгороди, порвав новый передник. Но Лора была недостаточно взрослой, чтобы оценить дедушку, потому что он умер, когда ей было десять лет, а его нежная забота о Лориной матери, самой младшей и самой любимой дочери, служила причиной множества нотаций и упреков в адрес внучки. Если бы он увидел порванный передник, девочка, безусловно, наслушалась бы и того, и другого. Однако Лоре хватало проницательности, чтобы понимать, что при всем этом дед куда лучше большинства людей.

Как уже упоминалось, одно время дедушка играл на скрипке в одном из последних церковных ансамблей в округе. Он играл и на вечерах, устраивавшихся дома и у соседей, а в молодости, до того как обратился к церкви, – на свадьбах, пирушках и ярмарках. Однажды Лора, случайно вспомнив об этом, сказала матери: