Ларк-Райз

– Почему дедушка теперь никогда не играет на скрипке! Что он с ней сделал?

– О, – будничным тоном ответила мать. – У него больше нет скрипки. Он продал ее, когда бабушка заболела и у них стало туго с деньгами. Это была хорошая скрипка, отец получил за нее пять фунтов.

Она говорила так, будто продать скрипку – это все равно что при необходимости продать половину свиньи или лишний мешок картофеля; но Лора, хотя и была совсем маленькая, относилась к этому иначе. Сама она была начисто лишена музыкальности, однако у нее хватало воображения, чтобы понять, что для музыканта его инструмент, должно быть, самое ценное достояние. Поэтому однажды, оставшись наедине с дедушкой, девочка спросила:

– Ты разве не скучал по своей скрипке, дедуля?

Старик бросил на нее быстрый испытующий взгляд, после чего печально улыбнулся.

– Конечно, скучал, малышка, больше, чем по любой вещи, с которой мне когда-либо приходилось расставаться, а таких было немало. Я до сих пор по ней скучаю и всегда буду скучать. Но деньги пошли на благое дело, к тому же мы не можем иметь в этом мире все, что захотим. Это не принесло бы нам пользы.

Однако Лора не согласилась. Она подумала, что его драгоценная старая скрипка приносила бы пользу. А причиной всех бед ей казались эти проклятые деньги, вернее, их отсутствие.

Скрипка была не единственной вещью, от которой пришлось отказаться деду. Уйдя на покой, он бросил курить: пожилой чете пришлось жить на свои крошечные сбережения и небольшое содержание, которое выделял его брат, преуспевающий торговец углем. Возможно, острее всего дед переживал необходимость прекратить благотворительную деятельность, ибо любил помогать другим.

Одним из самых ранних воспоминаний Лоры были визиты деда, входившего в калитку и шагавшего по саду «крайнего дома» в старомодном облегающем черном пальто и котелке; у него была красиво подстриженная лощеная бородка, а под мышкой – огромный кабачок. Он наведывался каждое утро и редко являлся с пустыми руками. Всегда что-нибудь да принесет: то маленькую корзиночку ранней малины или уже лущенного гороха, плотный букетик турецкой гвоздики и портулака или кем-то ему подаренного крольчонка. Дед заходил внутрь, и если в доме была сломана какая-нибудь вещь, он ее чинил или же доставал из кармана чулок, садился и вязал, и в продолжение всей работы задушевно и ласково беседовал с дочерью, называя ее «Эмми». Иногда она, поверяя ему свои несчастья, принималась плакать, и тогда дедушка вставал, гладил ее по волосам, вытирал ей глаза и говорил:

– Так-то лучше! Так-то лучше! А теперь будь хорошей, мужественной девочкой! И помни, дорогая, над нами есть Тот, Кто знает, что для нас лучше всего, пусть даже сами мы этого еще не видим.

К середине восьмидесятых ежедневные посещения прекратились, поскольку хронический ревматизм, с которым боролся дед, взял над ним верх. Сначала стало слишком далеко ходить до церкви; потом до «крайнего дома»; потом до его собственного сада на другой стороне дороги, и наконец мир его сузился до постели, в которой он лежал. Это было отнюдь не то роскошное ложе с балдахином и шелково-атласным лоскутным одеялом насыщенных алых, коричневых и оранжевых оттенков, что стояло в парадной спальне первого этажа, а простая белая кровать в маленькой беленой комнатушке с наклонным потолком. Он ночевал там много лет, уступив нижнюю спальню жене, чтобы ее не беспокоили его лихорадочные метания во время ревматических приступов, а также его ранние вставания, ибо, как многие старики, он просыпался спозаранок и любил встать, разжечь огонь и читать Библию до тех пор, пока не проснется жена, чтобы отнести ей чашку чая.

Постепенно недуг так сковал его руки и ноги, что без посторонней помощи дедушка не мог даже перевернуться в постели. Настала пора оказывать помощь ему самому. Старик мог часами лежать на спине, устремив взгляд усталых голубых глаз на картинку, висевшую на стене в изножье его кровати. Это была единственная цветная вещь в пустой белой комнате. На картине было изображено Распятие, а над терновым венцом напечатаны слова: «Я сделал это ради тебя». А под пронзенными кровоточащими ступнями: «А что ты сделал ради Меня?»

Ответом на этот вопрос были безропотно переносимые двухлетние муки.

Бабушка Лоры, когда муж ее спал или, умытый и ухоженный, лежал наверху, уставившись на свою картинку, сидела внизу среди пуховых подушек с журналом «Боу беллз», «Принсесс новелеттс» или «Фэмили хералд». За исключением тех часов, когда она занималась домашними делами, ее никогда не видели без книги в руке. Бабушка читала только любовные романы, их у нее имелось большое множество, она хранила их в плоских свертках, всегда готовая обменяться с другими любительницами подобной литературы.