Ларк-Райз

И она рассказывала про обновки, которые приобретала на свои заработки. Про хорошее коричневое миткалевое и суконное платья, а также про ее любимое ситцевое, шоколадное с белым узором, лоскут от которого она до сих пор могла показать на большом лоскутном одеяле. А еще про гостинцы для домочадцев: трубки и пачки дешевого табака для мужчин, тряпичные куклы и имбирные пряники для «младшеньких», нюхательный порошок для бабушек. И про возвращение домой с грузом сокровищ, а в придачу с деньжатами в кармане. А еще про рубец! На ярмарке обязательно покупали рубец; это единственное время года, когда его можно было достать; рубец сразу же отваривали с луком и давали хорошенько загустеть; а после ужина подавали горячее, сдобренное пряностями вино из бузины, после чего, довольные, отправлялись спать.

Теперь, конечно, все иначе. Куини недоумевала, куда катится мир. Эта отвратительная фабричная дребедень погубила кружевоплетение; последние десять лет перекупщик на ярмарке не появлялся; в хорошем кружеве уже никто не разбирался. Они говорили, что предпочитают ноттингемское кружево: оно шире и узоров больше! Куини еще не бросила это занятие. Одна-две пожилые дамы до сих пор отделывали этим кружевом сорочки, и оно годилось на подарки таким женщинам, как мать Лоры и Эдмунда; но жить кружевоплетением было уже нельзя, те времена миновали. Так из рассказов Куини выяснилось, что в Ларк-Райзе был еще один период, более благополучный, чем нынешний. Вероятно, заработки кружевниц помогли пережить «голодные сороковые», потому что никто, казалось, не помнил ту пору тяжких испытаний в деревнях; но сельская память коротка, и, возможно, тамошняя жизнь всегда была борьбой, и потому в трудные годы разницы не замечали.

Идеалом счастья для Куини было получать фунт жалованья в неделю.

– Будь у меня фунт в неделю, – рассуждала она, – мне все равно, пускай хоть дождь из топоров и молотков.

Мать Лоры мечтала о тридцати шиллингах в неделю и говорила:

– Если бы я могла рассчитывать на постоянные тридцать шиллингов, вы были бы у меня как картинки, а какой стол бы я держала!

Доход Куини не дотягивал даже до половины вожделенного фунта в неделю, потому что ее муж Вьюн был из тех, кого в деревне называли «слабосильными», которые «помрут от чего угодно, только не надорвавшись». Он немного увлекался охотой, вечно ухитрялся устроиться загонщиком и старался никуда не наниматься, когда в округе намечалась псовая охота. Больше всего Вьюн любил кататься в высокой двуколке представителя пивоварни, кое-как примостившись на задке, открывая и закрывая ворота, через которые они проезжали, и останавливая лошадь у питейных заведений. Но хотя из-за возраста и хронического ревматизма он оставил постоянную работу на ферме, все равно ходил туда помогать, если не подворачивалось ничего поинтереснее. Фермер, должно быть, его любил, потому что отдал приказ по первому требованию выдавать Вьюну полпинты всякий раз, когда он явится на ферму. Эти полпинты были спасением для домашнего бюджета Куини, ведь, несмотря на разнообразные интересы мужа, нередко выпадали дни, когда он должен был либо пойти трудиться, либо мучиться жаждой.

Это был маленький тонконогий старичок с галочьими глазками, носивший старое плисовое пальто, принадлежавшее когда-то егерю, потрепанный котелок с заткнутым за ленту павлиньим пером и красно-желтый шейный платок, завязанный под ухом. Шейный платок был пережитком тех дней, когда Вьюн возил на ярмарку корзины с орехами и, занимая свое место среди палаток и каруселей, кричал: «Орехи бассалони, большие как пони!», пока у него не пересыхало в горле. Тогда он отправлялся в ближайший трактир, где тратил всю выручку и бесплатно раздавал оставшийся товар. Вследствие нехватки капитала этому предприятию вскоре пришел конец.

Для собственной выгоды Вьюн иногда прикидывался недоумком; но, как говорил отец Лоры и Эдмунда, там, где дело касалось его личных интересов, он был не дурак. Ради пинты пива старик всегда готов был паясничать на потеху публике; но дома делался угрюмым – это был один из тех людей, которые, как тогда говорили, «приходя домой, вешают скрипку на гвоздь».

Но в старости Куини крепко держала его в руках. Вьюн знал, что к субботнему вечеру обязан раздобыть хоть несколько шиллингов, иначе, когда наступит время воскресного обеда, Куини расстелет на столе скатерть и им придется сидеть за пустым столом и таращиться друг на друга, ибо еды не будет.

Сорок пять лет назад она подала мужу блюдо, которое еще меньше пришлось ему по вкусу. Вьюн напился и жестоко избил ее ремнем, которым обычно подпоясывал штаны. Бедняжка Куини отправилась в постель вся в слезах; но она была не настолько сломлена, чтобы ей отказал разум, и решила испробовать старинное деревенское средство от подобных оскорблений.

На следующее утро, начав одеваться, Вьюн обнаружил, что ремня след простыл. Вероятно, уже устыдившись вчерашнего, он ничего не сказал, подпоясался бечевкой и тихонько улизнул на работу; Куини, по видимости, еще спала.