Ларк-Райз

Это был славный, хотя и небогатый дом, потому что Куини содержала его в безупречной чистоте, каждое утро скоблила обеденный стол и драила пол порошком для чистки камина, а два медных подсвечника на каминной полке отполировала до такого блеска, что они выглядели как золотые. Коттедж был обращен окнами на юг, и летом в солнечные дни окно и дверь весь день держали нараспашку. Когда дети из «крайнего дома» пробегали мимо, что случалось каждый раз, когда они выходили за пределы своего сада, они на минутку останавливались, чтобы послушать тиканье старинных часов-«фонаря». Других звуков из коттеджа не доносилось, потому что, покончив с домашними делами, хозяйка, пока светило солнце, никогда не сидела дома. Отправляя детей что-нибудь передать Куини, родители советовали искать ее за ульями; она устраивалась там на низенькой скамеечке с валиком для кружевоплетения на коленях, иногда рукодельничала, а иногда дремала, надвинув на лицо сиреневый чепчик, чтобы уберечься от солнца.

На протяжении всего лета Куини каждый погожий день водворялась перед ульями и «надзирала за пчелами». Она сочетала дело с удовольствием, ведь если они роились, она следила за тем, чтобы не упустить рой; а если нет, все равно, как она говорила, было отрадно сидеть на солнышке, чувствуя его тепло, вдыхая аромат цветов и наблюдая за «божьими тварями», сновавшими у летков.

Когда долгожданный рой наконец поднимался в воздух, Куини хватала угольный совок и железную ложку и бежала за ним по капустным грядкам и заросшим горохом бороздам – своим, а если приходилось, то и чужим, – стуча по совку ложкой: «дзынь, дзынь, дзынь-дзынь».

Старушка утверждала, что, если пчелам не стучать, они поселятся за пределами ее сада, и, по закону, она больше не будет иметь на них прав. Где пчелы поселятся, там и остаются. Это был бы серьезный ущерб, особенно в начале лета, поскольку, как она напоминала детям:

За майский рой стог сена дадут,
За рой июньский – серебряную ложку,
За рой июльский – лишь дохлую кошку.

Поэтому Куини следовала за роем и оставляла там совок, чтобы подтвердить свои притязания, а затем возвращалась домой за соломенным ульем, длинной зеленой сеткой и перчатками из овчины, которые должны были защищать лицо и руки, пока она загоняла пчел в улей.

Зимой Куини кормила пчел сахарным сиропом, и в это время года часто можно было видеть, как она прижимается ухом к красной крыше одного из ульев и прислушивается.

– Несчастные маленькие божьи твари! – приговаривала она. – Они, должно быть, совсем замерзли. Будь моя воля, я бы забрала все ульи в дом и поставила их рядком перед натопленным камином.

Куини, занятая кружевоплетением, неизменно привлекала внимание детей. Им нравилось смотреть, как мотаются туда-сюда, казалось бы в произвольном порядке, коклюшки; на конце каждой коклюшки имелся грузик – колечко ярких бусин, и у каждого колечка была своя история, которую они слыхали так много раз, что знали ее наизусть: бусины из этого колечка входили некогда в голубое ожерелье, которое носила младшая сестра Куини, умершая в пять лет, а это колечко принадлежало ее матери, а вон то, черное, нашли в рабочей шкатулке женщины, слывшей ведьмой, после ее смерти.

Выяснилось, что в прежние времена кружевоплетение было обычным делом в деревне. Куини с детства «приучали к валику». В возрасте восьми лет она уже сидела среди женщин и училась перебирать катушки у лучших мастериц. Она рассказывала, как зимой они из экономии собирались в одном коттедже, приносили каждая по вязанке хвороста или совку углей и сидели весь день – работали, сплетничали, пели старинные песни и пересказывали старинные истории, пока не наступала пора бежать домой готовить ужин для мужей. Это были старушки и молодые незамужние девушки; женщины с маленькими детьми, если могли, плели кружево дома. В зимние морозы кружевницы прихватывали с собой глиняный горшочек с крышкой, так называемой жаровней, в которой лежали горячие угли, и с ее помощью грели руки и ноги, а иногда и сидели на ней.

Летом женщины устраивались в теньке за одним из коттеджей и судачили; коклюшки так и мелькали, прекрасный изящный узор разрастался, и наконец изделие бывало закончено, завернуто в синюю бумагу и убрано на хранение в ожидании того великого дня, когда все сплетенные за год кружева отправятся на ярмарку в Банбери и будут сданы перекупщику.

– Вот были деньки! – вздыхала Куини. – И денежки водились.