Ларк-Райз

Привычным зрелищем в Ларк-Райзе была маленькая девочка – любая маленькая девочка в возрасте от десяти до тринадцати лет, которая шла по Горке, толкая перед собой одну из двух имевшихся в деревне детских колясок с небольшим дубовым сундучком с черными ручками на крышке. Еще не осведомленные встречные сразу обо всем догадывались и спрашивали:

– Как чувствует себя твоя мама (сестра, тетя)?

И хорошо вышколенная девочка скромно отвечала:

– Хорошо, насколько можно ожидать в подобных обстоятельствах, благодарю вас, миссис.

Девочку посылали в дом священника за «сундучком», который появлялся почти одновременно с новорожденным, и ей приходилось полторы мили везти свою тяжелую поклажу, попутно удерживая ее от соскальзывания с узкой коляски. Но очень скоро радость, доставляемая содержимым сундучка, заставляла забывать об этих незначительных трудностях. В нем лежало с полдюжины разных вещиц: крошечные распашонки, пеленки, длинные фланелевые рубашки, ночные сорочки и подгузники, которые шила, чинила и одалживала каждой роженице дочь священника. В придачу к одежкам в сундучке были подарки: пакетики с чаем и сахаром, а также банка «патентованной» крупы для приготовления каши.

Сундучок пользовался популярностью. Любая жена батрака, независимо от того, посещала она церковь или нет, была рада получить его на время. Он регулярно появлялся почти в каждом коттедже и казался детям столь же неотъемлемой частью семейной жизни, как и новорожденные младенцы. Сундучок был настолько востребован, что пришлось завести еще один, считавшийся «второсортным» и выдававшийся тем беспечным мамашам, которые не озаботились тем, чтобы подать заявку, как только узнали, что «опять на сносях».

Сундучки следовало возвращать на исходе первого месяца, предварительно выстирав одежки; но если они никому больше не требовались, можно было продлить срок пользования, и многим матерям разрешалось держать у себя сундучок до тех пор, пока шести-семинедельный младенец не вырастет, так что на него можно будет надевать короткие одежки; это избавляло семью от трат на полное приданое для новорожденного, давая возможность подготовить к родам всего один комплект. Даже его можно быть одолжить. Так несколько раз под предлогом якобы преждевременного разрешения от бремени заимствовались запасы «крайнего дома». У иных женщин имелась своя детская одежда, красивая и заботливо выстиранная; однако едва ли нашлась бы хоть одна, которой в дополнение к своим вещам не требовались одежки из сундучка. По определенным причинам сундучок никогда не предоставляли до появления ребенка на свет.

Выдаваемые младенческие вещички были прекрасного качества, красиво отделанные вышивкой и подшитые вручную. Дочь священника также держала у себя два крестильных платьица, которые одалживала матерям, и готовила в подарок каждому младенцу новую рубашечку «на вырост». Неважно, лето было или зима, она шила эти маленькие рубашечки из ситца в цветочек, голубого для мальчиков и розового для девочек, и все до единого крошечные, прочные стежки были сделаны ее руками. Ответной благодарности дочь священника почти не удостаивалась. Матери, как и дети, считали маленькие вещички, как одолженные, так и подаренные, милостью Природы. Мало того, высказывали недовольство. Одна женщина оторвала от крестильного платьица из «второсортного» комплекта пышный волан старинного букингемширского кружева и пришила на его место оборку грубого фабричного шитья, заявив, что не собирается нести в церковь своего малыша, «обряженного» в такое старомодное тряпье. Поскольку она не потрудилась распороть швы, кружево безвозвратно погибло, а вещица с тех пор определенно стала второсортной, так как другое платьице представляло собой старинный крестильный наряд семьи священника, сшитый из тончайшего батиста и отделанный настоящими валансьенскими кружевами.

Когда дети появлялись на свет, их ждали хорошая одежда и самое лучшее – натуральное – питание. Матерям жилось не столь вольготно. В те годы было модно в течение первых трех дней держать рожениц на низкокалорийной диете, и деревенские женщины без труда соблюдали этот режим; в их меню входили каша на воде, сухари и слабый чай. Когда наступала пора для более питательной еды, дочь пастора готовила каждой пациентке большой пудинг из саго и кувшин телячьего бульона. После того, как эти блюда были съедены, роженица возвращалась к привычной пище, причем ежедневно выпивала полпинты крепкого пива – стаута, если могла его себе позволить. Молоко женщины не пили, однако их собственные запасы не убывали. Однажды в деревню привезли погостить ребенка, которого кормили из бутылочки, и эту бутылочку восприняли как курьез. В нее вставляли длинную тонкую резиновую трубку для сосания, которую, по всей видимости, было невозможно промыть.