Ларк-Райз

Вероятно, эти потрясения являлись неизбежной составляющей тогдашнего переходного процесса. При мисс Холмс детей отучили от прежней свободной жизни; они привыкли регулярно посещать занятия, сидеть за партой и сосредоточиваться, пускай и не вполне. Хотя многого они не узнали, зато учились учиться. Однако понятия мисс Холмс относились к эпохе, которая быстро заканчивалась. Эта женщина верила в существующий общественный строй с его прочной иерархией и делала все возможное, чтобы научить детей принимать свой скромный жребий с благодарностью и покорностью вышестоящим. Мисс Холмс принадлежала прошлому; жизнь детей принадлежала будущему, и им нужен был проводник, хотя бы отчасти улавливающий веяния времени. Новые учительницы, прибывшие из внешнего мира, принесли с собой отголоски этих веяний. Даже быстро исчезнувшая и недооцененная мисс Хиггс, однажды предложившая в качестве темы для сочинения «Письмо мисс Эллисон с рассказом о том, как вы провели Рождество», прочтя через плечо одной девочки начало «Дорогая и достопочтенная мисс!» (общепринятое и поныне), воскликнула: «О нет! Это очень старомодное приветствие. Почему бы не написать: „Дорогая мисс Эллисон“?» Предложенная ею поправка была чуть ли не революционной.

Мисс Шеперд пошла еще дальше. Она учила детей, что неважно, чем обладает мужчина или женщина, важно, кем он является. Что у бедняка такая же драгоценная душа, как у богача, сердцу его присуща та же доброта, а уму – способность к самосовершенствованию. Она даже намекала, что в материальном отношении люди не обязательно всегда остаются на одном уровне. Некоторые сыновья бедных родителей добились успеха, стали великими людьми, и все уважали их за то, что они пробились наверх благодаря лишь собственным заслугам. Мисс Шеперд читала детям о жизни некоторых из этих мужчин (но не женщин, как заметила Лора!), и хотя их обстоятельства были слишком несхожи с обстоятельствами ее слушателей, чтобы внушить честолюбивые стремления, которые надеялась пробудить учительница, все же это, должно быть, помогало расширить их представления о жизни.

Обычные уроки тоже продолжались. Чтение, письмо, арифметика – все это теперь преподавалось, пожалуй, даже хуже, чем раньше. Наметился определенный упадок в рукоделии. Сама мисс Шеперд не слишком ловко обращалась с иглой и потому имела обыкновение сокращать время, отводимое на шитье, чтобы освободить место для других занятий. Крохотные стежки вызывали уже не восторги, а куда чаще восклицание: «Дитя! Ты испортишь себе глаза!» По мере того, как уходили старшие девочки, когда-то бравшие первые призы в графстве, уровень выпускниц снижался, пока из самой известной своими рукодельницами школа в округе Фордлоу не превратилась в одну из самых последних.

XII. Инспектор ее величества

Школьный инспектор ее величества приезжал ежегодно, предварительно уведомив о дате своего прибытия. В то утро по дороге в школу никто не пел и не ссорился. Дети в чистых передниках и начищенных ботинках шли, глубоко задумавшись, или на ходу листали учебники правописания и арифметики, пытаясь за час наверстать все потраченные впустую дни.

Школа получала уведомление о дате, но не о времени «инспекторского» визита. Иногда он являлся в Фордлоу утром, иногда – днем, после осмотра другой школы. Поэтому после чтения молитв детям раздавали тетради, и они приступали к долгому ожиданию. Самые невозмутимые из них, наклонившись вперед и высунув кончики языков, старательно переписывали: «вверх без нажима, вниз с нажимом», но большинство детей были так напуганы, что даже не пытались заниматься, и учительница их не заставляла, ибо сама пребывала в еще большем волнении и не хотела обратить задания, выполненные в нервном напряжении, себе во вред.

Десять… одиннадцать часов… Стрелки еле тащились, и, кажется, можно было услышать стук сорока с лишним сердец; но тут наконец слышался скрип колес по гравию, и за верхним большим окном в торце класса мелькали два цилиндра и верхушка хлыста.

Инспектором ее величества был пожилой священник, коротышка с огромным брюхом и крошечными серыми глазками-буравчиками. Он пользовался репутацией человека «строгого», но под этим весьма мягким определением скрывались деспотичная манера поведения и язвительные суждения. Он не говорил, а злобно рычал, его критика являла собой смесь возмущенной учености и сарказма. К счастью, девять из десяти экзаменуемых им учеников к последнему были невосприимчивы. Он взирал на ряды детей так, словно ненавидел их, а учительницу презирал. Помощник инспектора тоже был священник, но более молодой и, по сравнению со своим патроном, почти человечный. Сквозь густые бакенбарды, почти закрывавшие его лицо, виднелись черные глаза и очень красные губы. Дети из младших классов, которых он экзаменовал, считались везунчиками.