Ласковый убийца

— Вы знаете, я недавно прочел одну заметку. Интересная заметка. Как-то раз Гоголь пришел к своему издателю, Смирдину. А Смирдин его спрашивает: "Что принес, братец?" Гоголь отвечает: "Рукопись". А Смирдин смеется: "Экий ты братец, невежа. Кабы ты ее рукой писал — тогда верно, рукопись. А ты ведь ее пером, поди, писал. Значит, не рукопись, а пёропись." А Гоголь помолчал и отвечает: "Дурак ты. Занимайся своим делом, а меня не учи. Носом не вышел." Такой вот забавный случай…

Она выслушала это, не проронив ни слова. Затем швырнула мою папку куда-то под стол и отвернулась.

А я ушел…

Правда, она потом позвонила. Месяца через два. Сказала, чтобы я забирал свою рукопись, а точнее — "девятнадцать авторских листов машинописного текста".

Я приехал. Женщина-редактор вернула мне папку и на прощание с ехидным смешком посоветовала прочесть на досуге новую книжку некоего Угарова. Книжка вышла в издательстве А и называлась как-то интересно: то ли "Безумная пляска смерти", то ли "Прекрасная маска смерти". Что-то в этом духе.

Я увидел ее в подземном переходе, перед тугими прозрачными дверями метро. Попросил продавца посмотреть и открыл наугад. Бегло прочитал несколько страниц. Сомнений быть не могло: это моя книжка. Мой сюжет! Другие имена героев, место действия, время года и прочие детали, но сюжет — мой! Жалко, не было денег. Я не мог ее купить. Поэтому я выходил на каждой станции метро, подходил к развалу и просил посмотреть новый детектив Угарова. Так за несколько часов я прочитал ее всю. Это произвело на меня гнетущее впечатление. Угаров копировал мой текст целыми блоками, по нескольку страниц сразу.

Я внимательно изучил его фотографию на заднике обложки: низкий лоб и глубоко посаженные глаза свидетельствовали об упорстве и силе характера, но нечеткий, смазанный подбородок говорил скорее об обратном.

Я стал размышлять: как он мог украсть мою книгу? Два месяца в издательстве А и два месяца в издательстве Б — итого четыре. Допустим, три месяца требуется на то, чтобы подготовить книгу к печати — и то, если она вписывается в издательский план. При большом желании — можно уложиться в полтора. Еще как минимум месяц — на переработку текста. Отсюда следует однозначный вывод — единственный человек, который мог быть этим отважным плагиатором, не кто иной, как Болтушко. К ногтю его, гада!

И начались сладкие дни. С утра я приходил к издательству и занимал свой наблюдательный пункт во дворе дома напротив. Я сидел на лавочке, прикрывшись газетой, и внимательно следил за всеми, кто входил и выходил из дверей. Фантазия рисовала страшные картины заслуженного возмездия; я упивался воображаемыми страданиями моего обидчика. И вот однажды, спустя примерно две недели, мне повезло: я увидел Угарова. Он шел с тяжелой сумкой через плечо. На сумке крупными белыми буквами было написано "Спорт". Через полчаса он вышел из редакции и направился к автобусной остановке.

Я следил за ним! Мне везло, как никогда. Уже потом я узнал, что у него есть машина: если бы она в тот день не была сломана, все мои старания пошли бы прахом. Но я же говорю, мне везло! Я проводил его до самого дома. Спрятался за углом, пока он открывал дверь подъезда. И тут в мою голову пришла простая и верная мысль. Я крикнул что было силы: "Болтушко — вор!" Он вздрогнул, словно его ударили, быстро обернулся: но никого рядом не было. Тогда он шмыгнул в свой подъезд — и был таков! Только его и видели! Но я уже знал главное: Болтушко и Угаров — один и тот же человек.

Теперь я следил за его подъездом. Я замышлял его убить. Я всерьез обдумывал план убийства.

Но однажды я увидел, как он выходит из дома с женщиной: маленькой, худенькой, с острым носом и живыми карими глазами. Она была… прекрасной? Вряд ли. Красивой? Нет. Пленительной? Нет, нет и нет. Все не то. Хотя, и это, конечно, тоже, но меня поразило другое. Она была — МОЯ. Я ее чувствовал, как скрипач чувствует свою руку. Я забыл про Болтушко и пошел за ней. Я считал ее шаги: вот мы прошли вместе сто шагов, теперь двести, спустились в метро… Пользуясь утренней сутолокой, я дважды коснулся краешка ее куртки и ощутил запах ее волос. Все вдруг переменилось, стало интересным и значительным. Оказалось, что она работает на телевидении — я шел за ней от самой станции ВДНХ.

Вечером я пустился на хитрость — поджидал ее около дома. Мы вместе вошли в подъезд, сели в лифт. Я спросил: "Вам какой?" Она ответила: "Шестой." Я нажал кнопку шестого этажа, словно мне надо было ехать выше.

Она вышла из лифта и повернула налево. Я потом проверил: в том крыле всего одна квартира.

Это подтвердилось на следующий день: я снова дождался, когда она вернется с работы и вошел в подъезд вместе с ней. Мы сдержанно кивнули друг другу: поздоровались. Она подошла к почтовому ящику и достала оттуда газету. Я обратил внимание на номер квартиры: все правильно.

Теперь мне стал понятен смысл появления Болтушко в моей жизни. Он был нужен для того, чтобы привести меня к этой женщине. Еще он был ее мужем, но это уже не имело никакого значения. Я знал, что она все равно будет моей.