Ласковый убийца

— Аркадий Львович, — оправдывался Прокопенко. — У нас нет никаких доказательств, что это отправил Ремизов. Все его действия постоянно контролируются. Какой ему смысл шантажировать вас? К тому же эта странная фраза — "пять миллионов долларов в мелких купюрах". Подозреваю, что они и в ячейку-то не влезут — старые мятые бумажки маленького достоинства. Это мог написать только человек, который никогда не видел, как выглядят пять миллионов долларов в мелких купюрах. Или никогда не задумывался над этим.

— Вы хотите сказать, что этот шантажист — просто идиот? — ехидно спросил Борзовский. — Пусть так, но у него в руках — страшная вещь. Что вы собираетесь делать?

— Надо устраивать засаду, — ответил Прокопенко. — Платить пять миллионов неизвестно за что… — он пожал плечами. — Кассету очень легко переписать. У нас просто нет выбора. Надо его брать, и вытаскивать из него все.

— Действуйте, — раздраженно сказал Борзовский. — Может быть, хоть на этот раз вам повезет.

Прокопенко молча кивнул и вышел. Борзовский долго сидел, раздумывая: откуда могла взяться эта злосчастная запись? Кто мог ее сделать? Очевидный ответ напрашивался сам собой: Иосебашвили.

* * *

Было около четырех часов. Рабочий день медленно катился к закату. Болтушко хотел было потихонечку уйти, но в этот момент сотрудница отдела писем, проходя мимо, сказала:

— Алексей Борисович! Это вам! — и положила на стол Болтушко продолговатый конверт.

В здании редакции "Столичного комсомольца", на стене рядом с входной дверью, висел большой почтовый ящик для корреспонденции.

Два раза в день письма вынимали и раздавали адресатам. Те послания, что не предназначались кому-то конкретно, относили в отдел писем.

Но это письмо адресовалось именно ему. На конверте так и было написано. Крупными буквами значилось: Болтушко. И больше ничего.

У Алексея Борисовича как-то неприятно засосало под ложечкой, и во рту появился дурной вкус. Он разорвал конверт. Ровные строчки, покрывавшие белый плотный лист, были распечатаны на принтере.

"Здравствуйте, Алексей Борисович! Сразу же хочу принести вам свои извинения. Я был неправ. Меня обуяла гордыня. Конечно, вы пишете гораздо лучше. Приходится это признать. Однако я не теряю надежды превзойти вас: рано или поздно это должно случиться. Возможно, это уже случилось. Вы прочитали первую половину рукописи? Вам понравилось? Если да, то позволю себе сделать вам следующее предложение: пусть оно вас не шокирует. Прочитайте роман до конца. И, коли вы решите, что он того достоин, то — станьте моим соавтором. Пусть наши фамилии стоят на обложке вместе: ваша — первая, моя — вторая. Это обеспечит книге коммерческий успех. Таким образом, призываю вас к сотрудничеству, которое, надеюсь, будет взаимовыгодным. Только чувство стыда мешает мне лично принести вам свои извинения и вторую половину рукописи. Я уезжаю — к родне, в Казань. Немного позже я сообщу вам свой адрес, куда следует выслать половину гонорара. Мне нелегко далось это решение. До самой последней минуты я колебался. Поэтому вторую часть рукописи оставил в ячейке автоматической камеры хранения на Казанском вокзале. Не сочтите за труд, заберите ее оттуда. Не дайте пропасть моему творению.

С уважением. Ефимов. "

Болтушко прочитал письмо и не мог сдержать улыбку. Нет, он все-таки действительно странный, этот Ефимов. Хорошо хоть не буйный. А особенно хорошо то, что он уехал. Не будет доставать — по крайней мере, какое-то время.

Рукопись, правда, у него не ахти. Но если ее маленько доработать и придумать другое название, то получится ничего. Ну, например, "Смерть догоняет смерть." Во! Нет, пожалуй, даже лучше вот как: "Смерть обгоняет смерть." Это энергичнее. Да, хорошее название. Очень хорошее!

Болтушко аккуратно оторвал нижнюю часть письма, где был номер ячейки и шифр. Встал из-за стола, засунул листок с цифрами в задний карман брюк и вышел из кабинета.

За час он успеет обернуться. Заберет рукопись — и домой. Сколько там? Страниц двести-двести пятьдесят. Сегодня вечером он все это прочтет. А уже завтра можно будет начинать работать над текстом, приводить его в божеский вид.

Болтушко улыбнулся: у него появился литературный негр. Значит, сам он — мэтр? Приятно это сознавать. Ох, как приятно.

* * *

Ремизов заперся в кабинете, вытащил из кармана диктофон. Набрал номер домашнего телефона Болтушко. Никого не было: из трубки ползли длинные гудки. Наконец что-то щелкнуло, и голос Алексея Борисовича проговорил: «Вы позвонили по номеру… К сожалению, сейчас никого нет дома. Оставьте свое сообщение после сигнала.» Раздался писк, и Ремизов нажал кнопку диктофона. Автоответчик записал.

* * *

В пять часов Ремизов встретил у здания телецентра Надю. Он рассказал ей про Кольцова и запретил ехать домой. «Наденька, ты не представляешь, как это опасно. Поживи у мамы.»

— А как же Алеша? — возразила Надя. — Он придет с работы, а меня нет.

— Ну, а что Алеша? — удивился Ремизов. — Позвони ему, пусть приезжает. Только не ходи домой, я тебя очень прошу.

* * *