Лаций. Мир ноэмов

Финальная фаза начиналась с огромного выброса тепла. Псевдо-вирус начинал работать в полном режиме. Он уже захватил изнутри тело человека и все, что находилось к нему близко. В отсутствие паллиативного лечения одного жара хватило бы, чтобы убить любого смертного.

Болезнь была оружием. Она разрушала все, что на несколько сантиметров приближалось к пациенту, и его самого.

Больные начинали умирать – каждый на своем экране, с разницей меньше десяти минут. Плавтина не могла смотреть на всех одновременно, но в любом случае процесс у всех проходил одинаково. Все начиналось с волдырей на коже, которые исчезали, превращаясь в бляшки, после – в раны, которые сперва сочились сукровицей, а после обугливались, источая едкий запах подгоревшего мяса и кератина. Те из больных, что предпочитали оставаться в сознании, начинали кричать, черты их лиц искажались от ужаса. Некоторые хватались руками за лицо, когда оно начинало плавиться и сплющивалось, превращаясь в темную корку. Эпидермис, а потом и дерма в конце концов отклеивались и исчезали, когда вся поверхность тела обращалась в неподвижный пепел, который скоро развеивался от последних конвульсий умирающего.

На каждом экране изображение дрожало, а беспомощные слуги суетились в напрасных попытках… чего? Узы приказывали им спасать Хозяев, но невозможно было приблизиться к погибающему телу и не сгореть самому. Природа болезни не оставляла никакого сомнения: то был артефакт, изобретенный военными. Разработка такой заразы наверняка потребовала огромных усилий, но Плавтина не нашла в архивах никаких ее следов. Они пришли к общему выводу: речь о наследии неспокойных времен войны против Алекто, а может, и об изобретении самой Алекто. Однако полубожественный искусственный интеллект повстречал собственную Немезис. То, что от него осталось, давно уже разобрали по косточкам и проанализировали. Ничего, связанного с ужасной Алекто, не оставили без внимания. Плавтина, помимо прочего, сама в этом удостоверилась. А может быть, она ошиблась? Что-то пропустила? Та Плавтина, которая во сне проживала воспоминание трехтысячелетней давности, теперь задалась этим вопросом.