Латунный город

– Все до единого, – подтвердил его брат с напряжением в голосе. – Все, кто умер после войны. По любой причине. – Он кивнул в темный угол, который был так далеко, что Али с трудом различал в тенях очертания ящиков. – И некоторые Афшины заодно, хотя, конечно, эту семью стерли с лица земли еще до окончания войны.

Али посмотрел по сторонам. В одном углу он заметил два крошечных гробика и отвернулся, чувствуя себя гадко. Как бы он ни относился к огнепоклонникам, это было чудовищно. В мире джиннов хоронили только самых отъявленных преступников. Поговаривали, что земля и вода так губительны для останков джинна, что они надежно скроют его душу от Божьего Суда. Али едва ли в это верил, но все же джинны взяты от огня и в огонь должны вернуться. А не в темную, сырую пещеру под проклятым озером.

– Это возмутительно, – сказал он тихо, скручивая свиток. Он не хотел читать дальше. – Отец показал тебе все это?

Его брат кивнул, уставившись на пару детских гробиков.

– После смерти Манижи.

– Значит, она тоже где-то здесь?

Мунтадир отрицательно покачал головой.

– Нет. Ты же знаешь, как аба к ней относился. Ее сожгли в Великом храме. Он сказал, что, когда стал королем, хотел благословить и сжечь все останки, но решил, что у него не получится сделать это втайне ото всех.

Али грызло чувство стыда.

– Дэвы захватят дворец штурмом, если узнают про это место.

– Очень может быть.

– Тогда зачем все это?

Мунтадир пожал плечами:

– Думаешь, это отец придумал? Посмотри, сколько лет некоторым из них. Этот подвал, наверное, появился при самом Зейди… нет, не смотри на меня так. Я знаю, что он твой кумир, Али, но нельзя же быть таким наивным. Ты наверняка знаешь о слухах, которые ходили про Нахид. Что они могли менять внешность, форму, возрождать из пепла…

– Все слухи, – отмахнулся Али. – Пропаганда. Любой ученый скажет…

– Это все неважно, – монотонно сказал Мунтадир. – Али, только посмотри на это, – он указал на свитки. – Они вели опись, освидетельствовали тела. Мы выиграли войну, но наши предки все еще боялись Нахид. Да они сохранили их трупы, лишь бы не оставить никаких сомнений в том, что Нахиды мертвы.

Али не ответил. Он не знал, как отвечать на такое. В этом месте у него бегали по коже мурашки. Избранные дети Сулеймана обречены гнить в своих погребальных саванах. В пещере… нет, гробнице… было тихо, не считая потрескивания факелов.

Мунтадир продолжил:

– Дальше – больше. – Он высвободил небольшой ящичек в боковой части стеллажа и извлек оттуда медную шкатулку размером с ладонь. – Здесь тоже кровная печать. Того, что осталось у тебя на ладони, должно хватить. – Он протянул шкатулку Али. – Можешь поверить мне на слово: наши предки не хотели, чтобы это кто-то нашел. Я даже не знаю, зачем они это сохранили.

Шкатулка потеплела в окровавленной руке Али, выпрыгнула крошечная пружинка. Внутри шкатулки лежал пыльный бронзовый амулет.

Реликт, – узнал Али. Все джинны носили при себе что-то подобное: немного крови, прядь волос, иногда молочный зуб или кусочек облезшей кожи – все складывалось вместе со священными стихами и заливалось расплавленным металлом. Только этот предмет мог помочь джиннам вернуться в свое тело, если когда-либо их поработит ифрит. Такой амулет был и у Али, и у Мунтадира. Они носили их в стальных стержнях, продетых через правое ухо, по общей гезирийской традиции.

Он нахмурился.

– Но чей это реликт?

Мунтадир мрачно улыбнулся в ответ.

– Дараявахауша э-Афшина.

Али выронил амулет, будто обжегшись.

– Бича Кви-Цзы?

– Разразит его гром.

– Нельзя это хранить, – заявил Али. Страх дрожью пополз по позвоночнику. – Это… не так описывают его смерть учебники.

Мунтадир внимательно посмотрел на него.

– И как же ее описывают учебники, Ализейд? Что Бич исчез загадочным образом, в пиковый момент своего восстания, накануне попытки отвоевать Дэвабад? – Его брат опустился на колени и поднял амулет. – Какое удобное совпадение.

Али замотал головой.

– Этого не может быть. Джинн никогда не выдаст другого джинна ифритам. Даже своего злейшего врага.

– Не будь ребенком, братишка, – упрекнул Мунтадир и вернул шкатулку на место. – Это была самая страшная война в истории нашего народа. А Дараявахауш был чудовищем. Это даже я знаю. Если Зейди аль-Кахтани хотел помочь своему народу, он пошел бы на все, чтобы положить конец этой войне. Даже на такое.

Али был потрясен. «Такая судьба страшнее смерти» – вот что все в один голос говорили о рабстве. Вечное служение, необходимость исполнять самые страшные и интимные желания постоянно сменяющих друг друга человеческих повелителей. Из тех рабов, кого удавалось найти и спасти, лишь единицам посчастливилось сохранить здравый рассудок.

Зейди аль-Кахтани не мог никого обречь на такое, – убеждал себя Али. Невозможно, чтобы долгое правление их династии было основано на страшном предательстве их расы.

– Но это значит… не думаешь же ты, что разведчик видел…

– Нет, – ответил Мунтадир слишком поспешно. – Этого просто не может быть. Вот он, его реликт, у нас. Он не мог бы вернуться в свое тело.