Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 2

«По части сохранения цивилизации никто не поставит художника выше землепашца, механика, инженера, политика… однако если искусство приводит к духовному расцвету, а тот, в свою очередь, к буйному расцвету жизни (и нужно понимать, какой несоизмеримо богатой при этом жизнь становится), можно с полным правом осуждать тех, кто к этому не стремится. Нет, я не предлагаю возводить искусство в священный культ, но необходимо признавать ценность того, в чем самые высокоразвитые из нас видят смысл жизни. Из всех воплощений человеческой сути искусство, после чистого разума, наиболее удалено от примитивной биохимической протоплазменной реакции, потому и относится к высшим ценностям. Высшим, подчеркну, а не жизненно важным. К чистейшей форме подлинного развития»¹⁰.

После этого Говард разозлился не на шутку, почувствовав себя оскорбленным: его как будто очень тонко (и в некотором смысле заслуженно) причислили к «отвратительному» сорту, которому не постичь «все лучшее от культуры». Спор постепенно сбавляет силу, и в итоге, чтобы не разругаться, тему явно решили закрыть. Однако здесь и в остальной переписке тех лет нам открывается четкий эталон общества по Лавкрафту.

В первые годы Депрессии Лавкрафт гипотетически отводил будущей плутократии (ныне по факту это американская знать) меценатство: «Вдруг плутократы будущего возьмут под крыло аристократичные виды искусства? Вдруг родится новая культура? Уже, разумеется, без эмоциональных подтекстов старой, без ее отживших взглядов и настроений, но… сильно лить слезы по этому поводу не стоит»¹¹. Подозреваю, здесь на него оказал влияние чикагский энергетический магнат Сэмюэл Инсулл, который до оглушительного краха своей электроимперии в 1932 году и приговоров за хищение средств и имущества слыл первым в стране покровителем искусств (например, больше всех вложил в строительство Гражданского оперного театра в Чикаго). Плутократы, считал Лавкрафт, будут по доброй воле инвестировать в общество хотя бы из страха перед возможной революцией:

«Сейчас они не видят дальше своего носа, но здравого смысла не лишены и, вероятно, осозна́ют необходимость распределять нажитое, а затем призовут на помощь беспристрастных социологов-планировщиков (ценителей искусства и эрудитов, в которых раньше видели сугубо кабинетных теоретиков), способных найти компромисс. Диктатуре пролетариата или анархии дельцы наверняка предпочтут фашизм, лишь бы в обмен на сносный прожиточный минимум массы не возмущались и, когда открыт набор, предоставляли рабочую силу. Падение доходов, пусть и катастрофическое, всегда лучше полного краха и гибели в деловом и социальном плане»¹².

Взгляд, возможно, несколько простоватый, но это с нашей позиции – позиции циничного общества потребления, зародившегося после Второй мировой войны, в котором о чувстве прекрасного у «атлантов» нет и речи, и ничего, кроме личной наживы, их не увлекает. Со временем, впрочем, плутократия уже не казалась Лавкрафту достойным выходом: он разочаровался в прежних взглядах.

Виной здесь не столько один фактор, сколько совокупность. Он не мог не слышать о «Бонусной Армии», всколыхнувшей в мае 1932 года всю страну голодным маршем на Вашингтон. Так обездоленные, доведенные до отчаяния ветераны Первой мировой пытались добиться немедленной выплаты пенсионной надбавки, положенной не раньше 1945 года. Несколько месяцев они жили в палаточном городке, пока двадцать восьмого июля (их к тому моменту набралось примерно двадцать тысяч) полиция не спровоцировала стычку. В погромах после этого убили двух ветеранов, а остальным пришлось разойтись с пустыми руками.