В августе Лавкрафт предполагал, что власть пошла на конфликт вынужденно: «Идти маршем на столицу с целью изменить закон в лучшем случае безрассудно, а в худшем тянет на переворот». Однако и ветеранам он сочувствовал (компромисса по выплатам так и не нашлось): «Встаю то на одну, то на другую сторону»13
.Наверняка в то время на него повлиял и расцвет движения так называемой технократии – власти технических специалистов. Термин придумал Уильям Г. Смит, а идеи развил интеллектуал Говард Скотт, благодаря чему нам досталось одно из самых важных (если не самое) суждений Лавкрафта об экономике в стране. Нулевая безработица, считал он, из-за механизации труда стала невозможна: обслуживают технику единицы, а работы она выполняет за сотню – а в будущем за тысячу и больше, ведь прогресс не стоит на месте.
«Ты осознаешь масштабы депрессии? Я, обдумав влияние индустриализации на общество, пересмотрел свои политические взгляды… Чем интенсивнее механизация труда, чем сложнее оборудование, тем меньше рук нужно для производства мировых благ и тем больше людей лишаются работы. Оставишь их без еды и развлечений, они поднимут восстание, следовательно либо назначай им пособия (
И вот опять налицо страх Лавкрафта перед революцией. Он до конца жизни перенял его от технократов, хотя их движение угаснет уже в начале 1933 года. Подлинная их заслуга в том, что они донесли до него горькую истину, которую он гнал от себя как минимум на протяжении тридцатых: наступившая эра машин канет в Лету нескоро – и всякая продуманная, трезвая политико-экономическая система должна это учитывать.
Важнейшей вехой для Лавкрафта оказались выборы 1932 года. Гувер и Рузвельт для него мало чем отличались друг от друга – так он писал накануне15
, ведь якобы раз и навсегда решить долгосрочные проблемы безработицы не хватит духа ни республиканцам, ни демократам. Победителя, впрочем, он и так уже знал. Рузвельта избрали с почти рекордным для США перевесом – инаугурация была назначена на четвертое марта, а двадцать второго февраля Лавкрафт призовет к реформам в пронзительнейшем и стройнейшем очерке «Отголоски сказанного».Время выбрано не случайно. Накануне инаугурации Рузвельта почти месяц сохранялась реальная угроза бунта обездоленных. Депрессия достигла дна, банки закрывались один за одним, в крупные города стягивали солдат на случай погромов, экономика, можно сказать, зашла в тупик. Культура практически висела на волоске от гибели в пожаре революции, так что очерк Лавкрафта вышел тревожным, даже испуганным по интонации.
«Отголоски сказанного» сохранились только в форме рукописи, которая так и не увидела свет. В политической публицистике у Лавкрафта не было имени, что он и сам наверняка понимал – тогда зачем взялся за перо? Судя по всему, очерка он не показал даже коллегам, с которыми в письмах много спорил об экономике в стране. По взглядам тем временем Лавкрафт твердо обратился в социализм (как минимум в экономическом плане).
В очерке писатель приходит к выводу, что от деловой элиты (и просто политики, раз на то пошло) дерзких и энергичных шагов можно не ждать, хотя острые проблемы экономики без государственного вмешательства не решить. «Сейчас уже всем, кроме близоруких магнатов и политиков, практически ясно, что из-за сверхэффективного производства старому эгоистичному отношению к потребностям общества уже нет места в мире».
Так что же делать? В отношении экономики Лавкрафт отстаивал следующее:
1. Подчинить крупные запасы ресурсов (в том числе энергетических) государственному контролю и распределять не по выгоде, а по потребностям.
2. Укоротить рабочий день и повысить жалование, чтобы труд (за приемлемую плату) был доступен всем.
3. Учредить пособие по безработице и пенсию по старости.
Ничего нового он здесь не изобрел, поскольку все эти предложения курсировали в народе уже не один год и даже не десять лет, да и по названию «Отголоски сказанного» понятно, что очерк просто воспроизводит чужие, повторенные не раз слова. Разберем их подробнее.