Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 2

Также крайне любопытен Т. Э. Д. Клайн. Автор сбивчивой, но глубокой дипломной работы по Лавкрафту и Лорду Дансени, он войдет в число самых знаковых писателей интеллектуального ужаса. Его работы вроде повести «Тайна фермы Поротов» (1972), расписанной в роман «Церемонии» (1984), проникнуты слабым, не заглушающим автора отзвуком Лавкрафта. Явно Клайн подражает «Мифам Ктулху» только в «Черном человеке с охотничьим рогом» (из сборника Кэмпбелла «Новые мифы Ктулху») – сильном и крайне самобытном рассказе. Прискорбно, что на литературном поприще его имя звучит все реже. Затих, к сожалению, и Томас Лиготти, ловко имитирующий Лавкрафта в «Последнем пире Арлекина» (издан в 1990 году, хотя написан давно). Лавкрафтианские штрихи смутно угадываются и в других работах этого уникума современного ужаса, как и в целом след Лавкрафта (и не только) в творчестве, не умаляющий его подлинной сюрреалистичной оригинальности.

Пожалуй, нет ничего удивительного, что на фэнтези и научную фантастику Лавкрафт повлиял сильнее, чем на родной жанр. Они подхватят космизм, от которого как бы отойдут «странные» авторы. Впрочем, к Лавкрафту научные фантасты любовью не пылали: так Джон Браннер, Аврам Дэвидсон, Айзек Азимов и Деймон Найт не стеснялись его поносить – возможно, за тяжеловесный стиль и приверженность чистокровному ужасу. Тем не менее Джон У. Кэмпбелл, редактор журнала Unknown (позже – Unknown Worlds, 1939–1943), диаметрально противоположного Лавкрафту, напишет повесть «Кто идет?» (1938) – далекую от его стиля, но с отголосками «Хребтов безумия». Что-то от него наверняка взяли А. Э. Ван Вогт, Филип К. Дик и другие фантасты с тридцатых по семидесятые. В ноябре 1939 года Рэй Брэдбери вспомнил Лавкрафта добрым словом в Weird Tales («Лавкрафт вновь показал мастерство, напугав меня „Холодным воздухом“») и признал, что сознательно ушел от его стиля (хотя отчасти он виден в «Скелете» и «Ревуне»). Артура К. Кларка восхитили повести Лавкрафта в Astounding^62, и, возможно, он перенял кое-какие концепции для «Конца детства» и даже «Космической одиссеи 2001», в которых инопланетяне помогают человеку в развитии. Джин Вулф отдает ему дань рассказом в сборнике «Наследие Лавкрафта» и, возможно, кое-чем в своих романах. Тенью Лавкрафта подернуты мрачные произведения Чарльза Стросса.

Так каков же в итоге был Говард Филлипс Лавкрафт? Каждый ответит по своему душевному складу. Рядовой мещанин, мерящий успех заработком, наличием семьи и преданностью «норме», сочтет Лавкрафта нелепым и неприятным чудаком. Сквозь эту призму его не раз подвергали критике, в том числе и мои предшественники. Однако внес бы «здравый» и верный массовой культуре обыватель такой значимый вклад в литературу (уходящий корнями в отказ от правил и норм)? И вдруг в наших нормах и правилах нет ничего нормального и правильного, в особенности для развитых ума и фантазии – того, что выделяет нас среди животного царства?

Также нельзя забывать, что наиболее расхож образ Лавкрафта в последние десять лет, когда он отрекся от многих предрассудков и догм – плодов воспитания и отшельничества, – а также обессмертил себя лучшими шедеврами. Здесь он достоин не критики, а похвалы. На этом фоне подведем итог ключевым взглядам, поступкам и творчеству Лавкрафта.

Его жизненную философию трудно принять целиком, это правда. Одних возмутит его атеизм, других – фашизм, третьих – культурный традиционализм и так далее. Не поспорить же с тем, что его взгляды были в основном стройны, вытесаны литературой и жизненными наблюдениями, а также отточены в пылких спорах с приятелями. Лавкрафт ни в коем случае не философ – он сам называл свои измышления дилетантскими, – однако над глубокими вопросами он бился скрупулезнее большинства коллег и напрямую выплел свое творчество из мировоззрения.

Не обойдем стороной и эрудированность Лавкрафта. Он не раз получал комплименты за энциклопедические познания – строго говоря, от не самой образованной, впечатлительной публики (таков уж контингент любительской журналистики и «странной» фантастики). Однако факт остается фактом: Лавкрафт успел постичь немало и в целом был всесторонне подкован хотя бы благодаря тому, что не зажал себя в рамках одной дисциплины формальным образованием. Под рукой у него всегда была кладезь информации в виде библиотеки, которой он не стеснялся пользоваться. Он своими силами профессионально изучит колониальную архитектуру, литературу восемнадцатого века и «странную» фантастику; глубоко вникнет в классическую литературу, философию, британскую и американскую историю и даже, что редкость в среде художников слова, постигнет науки вроде астрономии, физики, химии, биологии и антропологии. Вдобавок ко всему его беседы об этих предметах приправлены изысканностью речью – таким же плодом глубокой интеллектуальности.