Лазурный след. Путь ученого Яна Черского к разгадке тайн Сибири

– Мерзкий ветрище, – вздохнул он, не зная, с чего начать разговор. – Все-таки что-то там начинает делаться… А я в тебя верил всегда! – ветер не смог заглушить содержащуюся в этом предложении чувствительность. – Кто-кто, а я порой думал, что Черский раньше или позже да влепит этим мудрецам из Москвы и Петербурга, чтобы вспомнили об Омске. Он настойчивый, он способный, у него такой глаз, что взглядом сумеет оттолкнуть штык! Поэтому я, командир первой роты, не щадил времени, чтобы помочь тебе. И что из этого вышло? Уже ими крутишь. Закрутишь сильней!..

На них свалились клубы пыли. Молниеносно склонили они головы.

– Черти принесли! – выругался Ланин, двигаясь дальше, Марчевский говорит: нужно тебе дать немного спокойствия… Согласен. Я завтра уезжаю в Барнаул, ты отправишься в госпиталь. Полагается тебе отпуск за то, что написал Потанин… Марчевский говорит, химия тебе нужна для геологии. Согласен, оставил у него деньги, чтобы он купил то, что я у тебя привёл в негодность. Моя вина, нужно исправить… Когда вернусь, постараюсь о какой-то лошади, чтобы ты мог делать дальние экскурсии. Но ты работай, Черский! Я верю в тебя. Всегда верил. Помнишь тот наш первый бой, когда…

Ветер завыл сильно и закидал их клубами песка. Они кинулись к стене дома, в котором размещалась караульная служба.

– Работай, Черский, – Ланин придвинул губы почти к его лицу. – Помни: я верю в тебя! – повторил он горячо. – И… и… слушай, Черский, что я скажу тебе теперь! У меня… для тебя приготовлена большая награда!..

Он задохнулся, какое-то волнение сдавило ему горло. Он пододвинул лицо ещё ближе и взглянул ему в глаза.

– Ты поляк, Черский, – его слова прозвучали глухо, неровно. – Сегодня ты царский невольник, человек без прав. Можно тебя затоптать, как червяка, поломать тебе кости, сгноить в тюрьме. И кроме того, я, капитан Ланин, сказал тебе уже давно: если получу, благодаря тебе, майора, то ты будешь…

Его грудь начала сильно подниматься. В течение какого-то времени он тяжело дышал.

– Ну, Черский, не сердись на меня! – заговорил он снова. – Я русский человек: досаждал порой, но у меня доброе сердце, а тебя люблю… Да, Черский, люблю тебя, как сына, и поэтому, может быть, донимаю больше. И хотел бы, чтобы моим сыном оставался навсегда. Хотя ты и царский невольник, и человек без прав… Так вот, Черский, слушай внимательно. У меня есть дочь… Красивая девушка… Могла бы смело стать генеральской женой, но я отдам её тебе, Черский. И тогда ты перестанешь быть невольником!..

Вихрь ударил в стену, забросал пылью, закрутил и в своём неистовом беге погнал где-то между казарменных зданий.

– Завтра беру её с собой. – Ланин растрогался. – Солнышко моё самое дорогое… Возвратится в сентябре, тогда я покажу её тебе. Понимаешь, Черский? Хочу отдать тебе самую большую драгоценность! Но ты работай. И бей в этого Гумбольдта, как в барабан. Так, понарошку, как тебя учил: штыком в живот!..

Буря снова загудела сильней.

– Пусть черти возьмут! – выругался он. – Ну, Черский, доброй ночи! – добавил он сердечно. – Позволяю тебе сегодня видеть во сне мою дивчину… Верь мне тем временем на слово: прекрасная!.. А завтра иди в госпиталь…

Он склонил голову и бросился в пыль со всего разбегу. Черский также зашевелился. Он медленно волочил ноги, выдвинутой вперёд грудью с большим трудом он прокладывал дорогу и дрожащими пальцами неустанно протирал глаза.

8

Приближался конец июля. Казармы были пусты, потому что войска пребывали, как обычно в эту пору года, в летнем лагере, в трёх километрах от города. Здесь было значительно приятней. Вблизи, в глубоком яре катил свои воды Иртыш и не только охлаждал воздух, но затоплял в своих волнах приплывающие с запада туманы песка. С противоположной стороны, с востока, подобную роль исполняла берёзовая роща. По правде говоря, это был скромный кусочек леса, захиревший, согнутый ветрами, но несмотря на это в этой высохшей почти плоской степи вырисовывался он, как чудесное явление на километровой длине: восхищал разнообразием форм, манил тенью, шумом листьев наколдовывал в душе человека радостные мысли. И будил грустные мечты о спокойствии и отдыхе.

Собственно, на этой территории между рекой и лесом в настоящее время пребывали все рода войск. На северном краю, ближе к городу, разбила шатры казачья бригада конной артиллерии, перед ней кадеты, ближе к югу линейные батальоны пехоты. Таборы и кухни, заняли место в самом конце. Движение было колоссальным. В течение целого дня неустанно шли маршем колонны, часто отзывались пушки, бил огонь карабинов, мчались на конях курьеры и адъютанты. Вечерами лагерь ещё более оживлялся: из Омска прибывали сюда все сливки общества, чтобы блеснуть нарядами и шиком. Играли оркестры, старались показать себя городские певцы. В небольших группках развлекались и танцевали, пока звуки сигнальных рожков не призывали к тишине.