Лазурный след. Путь ученого Яна Черского к разгадке тайн Сибири

– О, видишь, теперь хорошо, – похвалил он. – Огромных, а не больших. Черский, слишком мало учишься, – покрутил он с неудовольствием головой. – Ну, говори дальше! Его настроение медленно улучшалось. Под его пальцем из того, что он слышал, не пропало с той поры ни одного слова. Он перескочил на другую страницу, потом на третью. Его рука дрогнула.

– Плохо! – крикнул он. – Повторить!

– «В конце мезозойской эры в мире происходят серьёзные перемены…»

Ланин сорвался с места.

– Плохо! – ревел он, как на учениях. – Черский, что с тобой происходит? Повторить!

– «В конце мезозойской эры… в мире происходят… серьёзные…»

Лицо Ланина запылало, как будто он только что выбрался из огня.

– Плохо! – завыл он, как зверь. – «Происходят в мире очень серьёзные перемены!» Очень! Понимаешь?

Глаза Черского закрылись бессильно, словно охватила их сонливость. Он лишь с трудом открыл их.

– Ваше Высочество позволят мне заметить, – раздался его изменённый негодованием голос, – что это слово не имеет в этом случае никакого значения…

Ланин закачался, как человек, которого неожиданно ударило в грудь.

– Вот ты какой?.. – вымолвил он на удивление тихо, зато медленно цедя сквозь зубы яд. – Меня, Ланина, ты хочешь поучать? Здесь имеется «очень», а ты утверждаешь, что это несущественно? Следовательно, по-твоему мнению, эту книжку написал дурень? – его голос набух бешенством и начинал гудеть всё громче. – Ах ты подлец! Ленишься, не хочешь учиться. Раскладываешь себе бутылочки, вместо того чтобы думать о добросовестной работе. Хватит этого! Должна закончиться вся эта химия!

Он схватил доску, которая служила здесь лавкой, и в страшной ярости разбил ею всё, что находилось в доме. Стекло разлетелось с грохотом, разбрызгались жидкости и порошки.

– Я тебе покажу! – он подскочил к Черскому с кулаками. – Тебе захотелось исправить российские книжки. Я тебя научу!..

Он занёс руку вверх, но не ударил. Какая-то капля здравого разума удержала его от жёсткого порыва. Немного погодя он преодолел себя.

– Два часа под ружьё в полном боевом снаряжении! – чётко приказал он. – Перед казармами, на ветру. Доложить о себе тотчас же унтер-офицеру!

Черский напрягся, как струна, подтвердил принятие приказа, потом схватил шапку и выбежал. Сильный ветер хлестнул ему в лицо. Он не обращал на это внимания, всё более ускоряя шаги. Ему хотелось быть как можно дальше от этого мрачного лица, на котором не было заметно ни тени милосердия. Он возненавидел его, готов был убить. И мчался теперь, будто убегая и от него, и от самого себя.

Дежурил давний капрал, а сейчас взводный Быков.

– Снова на тебя напал? – меланхолически покачал он головой, когда Черский доложил ему о приказе Ланина. – На ветру и около казарм?.. – задумался он. – И не приказал следить? Ну, тогда встань там, у входа, в этом углу, где некогда упражнялся со штыком…

Он моргнул ему многозначительно. Черский взял карабин, ранец и встал, где ему было приказано. Он был уже опытным солдатом, умел справиться с трудностями. Вокруг было темно и пусто. Таким образом, он спрятался в угол, удобно опёрся о стену, поставил на землю карабин. Здесь было безветренно. Он даже улыбнулся довольный, что сумел ускользнуть, прежде чем Ланин успел сообщить больше подробностей, и только отсюда чутко прислушивался, не раздаются ли какие-то шаги.

Прошел, может быть, час. Как и раньше, господствовало полное спокойствие, никто не любил шататься в такую погоду. Однако неожиданно от крепостных ворот донёсся какой-то гомон. Черский тайком высунулся вперёд и встал в определённую уставом стойку. Внимательно поглядывал в том направлении. Из тумана пыли начал возникать какой-то силуэт и быстро приближался. Не шёл, а бежал. Вскоре он узнал в нём упругую фигуру Ланина.

– Черский, – капитан, видимо, тоже его заметил. – Расслабься! Черский, – его голос был возбуждён, но не чувствовалось в нём уже угрозы, – расслабься! Расслабься!..

Ланин был рядом. Он едва отдышался от чрезмерного усилия. – Почему не смог упомянуть мне об этом письме Потанина? – он едва произнес наконец. – Нужно ли было это всё? Ведь если там, в Москве и Петербурге, начинают беспокоиться о каком-то Гумбольдте, то мы на правильном пути, Черский! Нужно было с этого начинать разговор со мной!

В словах Ланина теперь чувствовалось смущение, и дружеский укор, и сердечное сожаление, и пробивающаяся помимо воли нота триумфа.

– Отнеси эту рухлядь в зал и возвращайся, – добавил он. – Хочу, чтобы ты проводил меня до ворот…

Черский быстро справился и снова появился перед ним. Ланин медленно двинулся вперёд.