Льдинка

Глаза Златы загорелись такой необузданной яростью, что даже Тух-Тух отпрянул.

– Ничего не видишь, кроме своих камней?! Да будь ты проклят, и весь твой род! И будь проклят тот день, когда мы нашли тебя! Нужно было оставить тебя подыхать в снегу!

– Спасибо за ласковые слова. – Тух-Тух быстро взял себя в руки. – А насчет моих потомков можешь не беспокоиться – у меня никого нет. Был сынок, да и тот отдал концы.

Яна закричала снова. Тима тихо застонал, приказывая держать себя в руках. Когда же закончится этот кошмар?!!

Ночь тянулась бесконечно. Антон спал в палатке Дильса, Тима и Злата всю ночь провели снаружи, изредка Злата заглядывала к Яне. Оно (называть то бесформенное существо с толстыми складками человеческим именем у Тимы не поворачивался язык) что-то громко бормотало, чавкало, потом стонало, и стоны эти напоминали завывания смертельно раненой медведицы, нашпигованной пулями, потом хихикало и снова бормотало, и весь этот ужас повторялся снова и снова, как пленка, которую постоянно прокручивают с самого начала.

Где-то полшестого утра Тима согрел чаю. К тому времени оно притихло, он только видел, как слегка дергаются бока палатки. Если бы оттуда доносились охи и вздохи, он бы решил, что там уединилась любвеобильная парочка. Тима сел рядом со Златой.

Они молча сидели возле догорающей свечи, каждый думал о своем. Злата вспоминала Аммонита, подаренный им хрусталик лежал в кармане, и она нет-нет да касалась его пальцами, чувствуя его приятную гладкую поверхность. Она вспоминала его любовь к ней, чистую и непосредственную, как любовь ребенка к своей матери, безо всяких условностей, когда любят не за что-то, а просто потому, что ты есть…

Тима тоже думал. Нет, он не любил Яну, но ему было искренне жаль девушку. Но больше всего его угнетало абсолютное бессилие, невозможность чем-то помочь, как-то ослабить страдания Яны. Может, Тух-Тух прав и ей нужно помочь уйти?

То он, то Злата бросали тревожные взгляды на подрагивающую палатку. Вскоре шевеления прекратились, и наступила тишина.

– Вы давно туда… – Тима с трудом сглотнул подступивший комок, – заглядывали?

– Где-то полчаса назад, – шепотом ответила Злата.

Внезапно раздался странный звук, он был каким-то мокрым, словно на пол упала влажная тряпка. Они переглянулись. Звук повторился, затем еще и еще.

– Что там происходит? – охрипшим голосом спросил Тима.

– Она умирает, – еле слышно промолвила Злата. – Иди, буди остальных.

Тима хотел возразить, с чего она взяла, что Яна умирает, но, лишь посмотрев на лицо Златы, все понял.

Хоронить Яну было негде. К этому времени она была настолько большая, что ее было невозможно протиснуть ни в один лаз. Да и какой смысл ее куда-то тащить, если весь проход, ведущий к свету, затянут искрящейся паутиной, которая резала даже металл? Ее просто положили в самый дальний угол, замотав в несколько слоев полиэтилена.

Злата вычищала палатку, едва сдерживая слезы.

Прежде чем вынести тело Яны наружу, палатку пришлось разобрать. Тима не хотел это вспоминать, потому что ничего более ужасного в своей жизни он не видел. Он чувствовал, что еще немного, и он тронется умом, поэтому упорно гнал от себя тошнотворные воспоминания о последних минутах, когда он видел Яну.

Она не просто умерла. Она распухла до такой степени, что уже перестала походить на человека и больше напоминала жабу, надутую соломинкой, только невероятно громадных размеров. Ее кожа не выдержала внутреннего давления и просто треснула одновременно в нескольких местах, и все внутренности выползли наружу. Лица Яны никто не видел – Злата укрыла его свитером, сказав, чтобы никто не смотрел на нее.

«Запомните ее такой, какой она была до этого», – сказала она.

Косте приснился сон. Странная рыжеволосая девушка, он занимался с ней любовью. Она была прекрасна, как ангел с небес. Ее лицо было самым красивым на свете. Глаза ее смеялись. Он обратил внимание на ее ухоженные, красивые ноготки, будто капельки крови, словно она полчаса назад вышла из маникюрного салона.

«Ты знае-е-е-ешь что… Я люблю тебя».

«Я тоже», – вырвалось у Кости.

Вдруг ее лицо изменилось. Рот подскочил куда-то кверху, соединяясь с носом, глаза растеклись по бокам, как два яичных желтка, если встряхнуть сковороду, а прямо посреди лица стал расти уродливый отросток, что-то вроде хоботка. Он быстро увеличивался в размерах и был какого-то грязно-розового цвета, как крысиный хвост. Она шагнула к Косте, и этот хобот, как слепое щупальце, стал судорожно елозить по его телу. Он был охвачен паникой, пытался закричать, но не смог, только сипел, как больной гриппом. Между тем хоботок разыскал в одежде свободное место и впился ему в грудную клетку. Послышались всасывающие звуки, и хобот стал цвета темного вина – эта тварь перекачивала в себя его кровь.

«Люби-и-и-шь…»

Хобот работал, как мощный насос, и он едва слышал собственный голос. Ее лицо стало расти прямо на глазах, и он проснулся, едва сдерживая вопль, зубами вцепившись в край спального мешка.