Льдинка

Снял толстый вязаный носок и оторопел. Похоже, зубами дело не ограничится. С двух пальцев уже слезли ногти, страшные и почерневшие (ногти трупа – промелькнуло у него), третий, на большом пальце, болтался на честном слове. Эти ногти были похожи на сухую листву. Они просто увяли и отвалились, вот и все дела. Но ладно ногти. С трудом подавляя в себе крик, Антон видел, как пальцы начинают скручиваться в какие-то уродливые узлы. Он надел носок и стал рассматривать руки. На правой стал темнеть ноготь на безымянном пальце, мизинец как-то необычно изогнулся, словно пьяный. Пока Антон тупо сидел, пытаясь осмыслить, что же с ним все-таки происходит, он услышал, как Артур сквозь сон несколько раз пробормотал: «Как… забыть, нет, невозможно… Родинка. Да, родинка». Что еще за родинка?

Ночью Злата услышала какой-то шорох и мгновенно подняла голову. В палатку просунул голову Тух-Тух.

– Ты не спишь? Злата? – шепотом сказал он.

– Что ты хотел?

– Спуститься вниз. Ты сегодня сказала, что готова, – тихим голосом произнес Тух-Тух.

Злата стала вылезать из спальника и разбудила Дильса.

– В чем дело?

– Вылезайте. Все вылезайте, мне нужно кое-что сказать вам, – сказал Тух-Тух.

– Где Артур? – спросил Дильс, надевая куртку.

– Вот это и я хотел выяснить, – мрачно сказал норвежец. – Я давно за ним наблюдаю, и его поведение нравится мне все меньше и меньше. – У меня… возникло одно подозрение. Но чтобы оно подтвердилось или, наоборот, было опровергнуто, нам нужно спуститься в ту маленькую пещеру.

Злата глянула на ауру норвежца. Из темно-коричневой она стала синеватой, почти лазурного цвета. Значит, не лжет. И в самом деле чем-то очень обеспокоен. Куда больше, чем кладом, самолетом и всем остальным.

– Ты опять что-то скрыл? – спросил Дильс.

Тух-Тух оставил его вопрос без ответа. Из другой палатки уже вылезал Тима.

– Антон останется, – сказал он. – У него… с пальцами на ногах что-то. Ногти слезают.

Дильс открыл рот, чтобы что-то спросить, но тут же захлопнул его. Он посмотрел на Костю. Укутавшись спальными мешками, тот сидел в одной и той же позе с тех пор, как изрезал себе горб, напоминая погруженного в размышления старого индейца. Горб на спине стал еще больше, это все заметили, но старались обходить эту тему стороной.

– Пошли, – отрывисто бросил Дильс.

Перед тем как лезть в злосчастный восьмой лаз, Тух-Тух спросил:

– А ты веришь в бога, Дильс? Может, пора?

– Нет, я тебе уже говорил, – отозвался тот. – Бог приносит куда больше страданий, чем сатана.

– Это спорный вопрос, – не согласился норвежец.

– И потом, что это за бог, который пинками гонит народ из рая только потому, что какая-то ссыкуха надкусила не то яблоко?

– Ты читал Библию? Впрочем, да, ты же говорил.

– А ты сам-то во что веришь?

– В себя, – проговорил Тух-Тух, и Тима был готов спорить на что угодно, что в этот момент он улыбался.

– Не обижайся, но ты слишком самоуверен. Давно хотел тебе сказать, что на обычного человека ты не похож, – сказал Дильс.

– Я знаю это.

– Для тебя человеческая жизнь не дороже вот этих зеленых слизняков, – после недолгого молчания сказал Дильс.

Тух-Тух сардонически засмеялся.

– Да, я не люблю людей. А за что их любить? Ты слышал выражения: «зверское убийство», «злой как собака»? Так вот что я тебе скажу. Ни один зверь не убьет другого ради удовольствия, как это делают люди. Они самые мерзкие создания на планете. И мне куда больше жаль раздавленного жука, чем набитый твоими людьми автобус, который грохнулся с моста и сгорел. Человек – гость на этой Земле, а не царь, как модно говорить. И должен вести себя соответствующе. И вообще, что такое жизнь, Дильс? Химическая реакция, в ходе которой выделяется немного тепла и шлаков, не более. Один мой покойный друг, с которого ты снял кулон, вообще говорил, что жизнь – это затянувшийся прыжок из материнского лона в могилу.

– А любовь? – неожиданно вырвалось у Златы. – Ты когда-нибудь любил?

Тух-Тух долго молчал, потом сказал:

– Любовь – это поцелуй над бездной. Это старая, слепая ведьма, которая пожирает дружбу и живет за счет нее. Вот что такое ваша любовь, люди.

И все, разговор резко прекратился, словно веревку перерубили. Тима переваривал сказанное Тух-Тухом. Философ хренов.

Злата шла второй, сразу за норвежцем. Она совершенно не была удивлена необыкновенными стенами пещеры, сквозь золотистые вкрапления которых курился дым (как утверждал Дильс, кислород), ее абсолютно не тронули новые колонии сталактитов. Ее лицо оставалось бесстрастным и напряженным даже тогда, когда они оказались в пещере с кладом. Она равнодушно прошлась прямо по разбросанным монетам и камням, направляясь к отверстию, ведущему вниз.