Лебединая дорога

Любо-дорого было смотреть, как рубился старый боец. Не утратили зоркости его глаза, не потеряли резвости ноги, не ослабела рука! А если после боя ему и придется отдыхать чуть дольше других, что за беда!

Вот встал перед ним высокий датчанин… Викинг оказался моложе боярина и проворней и успел оцарапать на нем кольчугу. Но следующий удар Вышата принял крестовиной меча. Легко отшвырнул замахивавшуюся руку… И ют свалился, только и успев что закричать. А боярин шагнул себе дальше, посвечивая остроконечным шлемом и словно бы спрашивая: ну, кто там еще?.. Блестела, дрожа в ухе, золотая с камушком серьга. Дорогим огнем горела на шее крученая гривна, посылая свой безмолвный вызов врагу: а ну, попробуй-ка, отними!

А Ратибор с Радогостем, те сражались верхами — как князь. Детской игрушкой вертелась над головой Ратибора булава, увенчанная острыми медными шишками. Неторопливо и с треском падала она на крепкие шлемы датчан. А Радогость — у того свистел и мелькал в руке гибкий изогнутый клинок, проворный и тонкий, как и сам одноглазый ярл… Казался он легче и безобидней меча, но кто попадал под его удар — недолго радовался, что ушел от булавы толстяка…

И не мудрено: потеряв вождя, юты очень скоро потеряли и превосходство в числе. Барсучане, убежавшие в лес, вернулись обратно. Вместе с Чурилой и халейгами они насели на врагов так, что те сперва дрогнули, а потом начали отступать. Огрызаясь и падая, юты пятились все дальше и уже понимали, что не только не выиграют боя, но и не уйдут из Барсучьего Леса живыми…

Словене, Халльгрим и меряне неумолимо гнали их всех в одно место. К пустому, уже разграбленному дому кугыжи, сиротски стоявшему с распахнутой дверью. В этом доме, откуда они совсем недавно таскали на корабль добро, датским викингам теперь предстояло принять свой последний бой. И умереть, сражаясь спиной к стене.

Ненадолго отбросив от себя нападавших, один за другим скрылись они в покинутом кудо и захлопнули перед носом преследователей тяжелую дверь.

Некоторое время из-за нее доносилась какая-то возня, потом стало тихо.

Бой был окончен.

Халльгрим снял с головы шлем и вытер мокрое лицо.

— Я предложил бы им выйти и завершить дело, конунг, — сказал он Чуриле.

— А не выйдут, можно зажечь дом.

Чурила все еще сидел на коне, только меч в неутомимой руке смотрел теперь вниз. С конца меча, густея, падали в траву темные капли. Кольчуга князя казалась ржавой от крови. Раны наверняка заставляли его страдать, но железные глаза смотрели по-прежнему свирепо и зорко. Вороной Соколик изгибал крутую шею, гордясь то ли самим собой, то ли седоком.

— Нечего предлагать! — сказал князь хрипло. — Зажигайте дом! А кто выскочит — рубить!

В это время юты попытались разобрать крышу, чтобы выпустить во врага последний десяток стрел. Но едва зашевелилось бурое корье, как несколько мерянских охотников, за сто шагов сбивавших с дерева белку, вскинули короткие луки. Зазубренные стрелы впились в кровлю и исчезли. Было слышно, как внутри свалилось что-то тяжелое.

— Зажечь дом! — повторил князь.

Мигом принесли головни от догоравшего поблизости сарая, и они посыпались на рыхлую кровлю, на стены, под дверь. Кугыжа, стоявший около князя, негромко вздохнул.

Сырое дерево занималось сперва неохотно. Но расторопные воины живо разворошили поленницу, заботливо укрытую хозяином от дождя. Сухие чурки легко принимали огонь. И мало-помалу две стены гудящего пламени выросли по обе стороны дома, превращая его в погребальный костер для сидевших внутри. Шаткий столб дыма уперся в серые облака…

Датчане так и не пожелали выйти наружу. Долгое время не было слышно ничего, кроме бешеного гула костра. Потом глубоко в огне родился одинокий и страшный крик…

И тут Бьерн Олавссон вобрал голову в плечи, заслонился от палящего жара щитом — и ринулся к дому! Могучим ударом высадил объятую пламенем дверь и пропал внутри, в крутящемся багровом дыму.

Сигурд коротко ахнул и со всех ног кинулся следом за братом.

— Однажды Бьерн оставил мне жизнь, несмотря на приказ, — сказал тогда Бедвар Кривой. — Странно будет и нехорошо, если нынче я брошу его погибать!

К двери они с Сигурдом подоспели одновременно. И вовремя. Дымящийся, кашляющий Бьерн шагнул навстречу из пролома. Согнувшись в три погибели и укрываясь щитом от летевших сверху углей, Бьерн кормщик тащил на себе человека.

Бедвар и Сигурд схватили обоих в охапку и поволокли прочь. Набежавшие воины принялись катать по земле и халейга, и датчанина, сбивая огонь.

— Я думал, ты умнее, Бьерн Олавссон, — сказал Халльгрим сердито. — Ты хотел, верно, чтобы у твоего старика снова убыло сыновей!

Громкий треск заглушил его голос. Еловые стропила, перегрызенные огнем, рухнули под тяжестью крыши. Дом превратился в бесформенную груду бревен, горевшую точно огромная печь.

Бьерн осторожно ощупал свое безбровое, опаленное лицо и весело ответил:

— Вот если бы я сгорел, тогда. Тор свидетель, ты, хевдинг, был бы прав.