Лебединая дорога

— У Лодброка действительно нет сына по имени Олав, — сказал селундец спокойно. — Но моя мать встретила человека, который был достоин самого высокого родства… Она была еще совсем молода, моя мать, а у него уже были седые усы и одна нога деревянная ниже колена. Он был великий викинг… Еще у него были два сына-хевдинга, которые в ту пору сами водили боевые корабли. Когда они поженились, кое-кто говорил, будто ничего хорошего от этого не будет. Но они любили друг друга. Я знаю. Мать отдала ему топор, и он хранил его, хотя сам больше не сражался. А потом, когда братья ушли грабить в Свеарике, на наш двор напали юты Горма, и я уже как-то рассказывал, чем это кончилось. Я думаю, что братья хотели отомстить, но этого не было суждено. Горм взял меня на корабль. Я ведь постарался ни разу не показать ему, что ничего не забыл. А этим летом Горм хевдинг отправился воевать в земли эстов, но не взял там хорошей добычи и пошел сюда. Мы миновали Альдейгьюборг озером и думали, что уж дальше-то мало кто сможет нам помешать. Там был еще волок, и никто не стал нам помогать, хотя и не напал. Горм не распознал плохого знака. Он все говорил о том, как мы станем грабить финнов, живущих южнее, и всякие невиданные народы, обитающие вдоль большой реки. И еще о том, что посмотрел бы он на того, кто остановит его девять кораблей. Но вышло по-другому. Ольгейр не пустил нас в свой город, который Горм хотел взять. У него было шесть кораблей. Однако сумел прорваться один только наш. Из девяти. Вот так… Горм был зол оттого, что потерял столько воинов и кораблей, и не очень охотно говорил с нами об обратной дороге. А я двадцать полугодий думал о мести и не сумел удержаться, когда та финка напомнила мне мою мать.

Видге было мучительно жаль топора. Но достойный поступок ценится превыше всего, и даже такого оружия, как это. Видга протянул Гудреду топор:

— Держи.

Селундец взял секиру и ничего не сказал, но его рука задрожала. Воины стали переговариваться. Тут Видга посмотрел на Торгейра — и крикнул:

— Тихо!

И тогда Торгейр прошептал, обращаясь к Гудреду:

— Вы… шли сюда… по Шехсне? Тот кивнул, и в глазах херсира затеплилось предчувствие улыбки.

— Видели там… в лесу… камень с рунами на нем… Гудред ответил недоуменно:

— Горм хевдинг велел перевернуть его, так как подумал, что под ним мог оказаться клад. Но мы не нашли ничего, кроме еще одной надписи. Мы поставили камень на место…

Он так и не понял отчаянного хохота, потрясшего драккар.

На следующее утро к умывавшемуся Халльгриму подбежал княжеский отрок:

— Чурила Мстиславич тебя зовет, Виглавич…

— А что случилось? — спросил Халльгрим, вытирая лицо.

— Булгары, — ответил мальчишка. — Данщики. Они ведь сюда раньше ходили, не мы…

Вот уж чего никак не ожидал булгарский хан Кубрат, так это чужой дружины в подданном ему Барсучьем Лесу, синего корабля на реке и следов жестокого боя, надолго изуродовавших село…

Остановив коня, Кубрат немалое время сидел на нем неподвижно. Раздумывал — сразу пустить вниз по отлогому склону три десятка своих храбрецов в остроконечных шлемах, или обождать… Решил обождать. Он хорошо видел, что чужаков в селении было много больше.

Черноусое бронзовое лицо хана оставалось бесстрастным, раскосые карие глаза смотрели не мигая. Ветер шевелил на выбритой голове жесткий смоляной чуб, заложенный за ухо.

Вот снизу, навстречу булгарам, двинулся конный отряд… Кубрат с первого взгляда распознал словен. Распознал по одежде, по вытянутым, как миндальные орехи, щитам, по тяжелым прямым мечам, вдетым в кожаные ножны. Но не только словен: были еще какие-то люди, и их он не знал.

Всадники приблизились и встали, и предводитель подъехал к хану один.

Кубрат движением колена послал вперед скакуна… И два вождя встали в трех шагах друг от друга. Непохожие, на непохожих конях. Разве только то, что оба были черноволосы и почти одинаково смуглы, один от солнца, другой — таким уж уродился… Под Кубратом горячился, танцевал, просился вперед золотой комок живого огня. Под Чурилой угольной глыбой стоял могучий Соколик.

Булгарин первым приложил руку к груди, к посеребренной пластинчатой броне.

— Да осияет вечное солнце твой путь, незнакомый вождь. Хан Кубрат сын Альмаса рад гостю на пороге своей земли.

Чурила знал по-булгарски не хуже, чем по-мерянски.

Он ответил с поклоном:

— Да не оскудеют твои пастбища, досточтимый хан. Меня называют Чурилой Мстиславичем, князем кременецким. Не осерчай, что похозяйничал у тебя…

Попросили меня барсучане оборонить их от врага.

Молния блеснула в карих глазах Кубрата. Отнял Барсучий Лес! Отнял соболиные шкурки и серебро! Сам пожелал брать дань и от дыма, и со свадьбы, и с ратной добычи!

И схватить бы из ножен певучую, быструю саблю… и с размаху — до седла… да только не опередишь. Хотя у него меч впятеро тяжелее. Чурилу он видел впервые, но слышал о нем предостаточно. От тех же барсучан…

— Не смотри, что со мной мало всадников, — сказал он сквозь зубы, не сдерживая угрозы. — Становище мое не так далеко!

Но князь неожиданно улыбнулся: