Лебединая дорога

Он еле усидел на коне: широкая отцовская ладонь вынесла его из седла, бросив лицом на конскую гриву.

Любим повис раскорякой, и сокол, свалившийся с рука-вицы, забился вверх лапками и жалобно закричал.

— Батюшка, за что? — простонал юный Вышатич, не решаясь выпрямиться. На его гладкой щеке плотно отпечаталась жесткая боярская пятерня. — Я же правду сказал…

— Я тебе покажу правду, щенок! — буйным туром взревел старый боярин. И быть бы Любиму биту еще, но Вышату перехватил князь.

— И верно, за что, — сказал Чурила, останавливая его руку. — За правду не бьют.

По его лицу нельзя было понять, гневался он или шутил. Вышата опустился в стременах, с трудом глуша в себе неистовую ярость. Немного погодя эта ярость удивит его самого. Он ли, Вышата, заступался за постылого…

Но это будет потом. Пока что, медленно остывая, он только замахнулся на сына:

— Пропади с глаз… змееныш!

— Вот где хазарчонок, — шепнул Радогостю Ратибор. — Светозару твоему до него еще…

Одноглазый боец в ответ только покривился. Смотрел он на Любима так, что подошедший Халльгрим именно по его лицу понял — ярлов сын сказал какие-то страшные слова.

— Реттибур ярл, — спросил он Ратибора. — Зачем Вестейн побил сына? Я что-то не разобрал. Друзья переглянулись.

— Затем, — проговорил Ратибор, поразмыслив, — чтобы он, кутенок, в чужие миски носа не совал.

Загадочный ответ заставил было Халльгрима призадуматься. Но ненадолго — серый конь нес к нему Вигдис.

А Звениславка действительно принимала гостя. Рано утром явился во двор Хельги Виглафссон — один, без свиты. Спросил княгиню. Та поспешно велела звать, и отроки проводили его наверх.

— Здравствуй, Ас-стейнн-ки дроттнинг, — сказал Хельги. И поклонился ей совсем по-словенски — в пояс.

— И ты здравствуй, Виглавич, — отозвалась княгиня. Им по-прежнему было трудно разговаривать друг с другом, и оба знали почему. Но Хельги неожиданно улыбнулся, отчего лицо стало ласковым и редкостно красивым.

— Муж твой возвращается, Ас-стейнн-ки… Уже сегодня обнимешь его. Знаю, не до меня… Давно хотел я посмотреть, как ты теперь живешь, да не мог прийти без подарка. А нашел подарок, так не ко времени…

— Да ты что же стоишь, — спохватилась Звениславка. — Сядь!

Хельги сел. И положил к себе на колени вышитую кожаную сумку.

— Подумал я, — сказал он, — что золотом тебя теперь не удивишь. Твой конунг, если захочет, с ног до головы тебя озолотит. Да еще обидится, что Хельги Виглафссон бедняком его посчитал…

Впрочем, глаза его смеялись, что бывало нечасто. Звениславка невольно улыбнулась в ответ. Была у нее для Чурилы одна новость, которая разом погасила бы в нем любой гнев.

А Хельги продолжал:

— Надо бы мне сейчас ехать встречать конунга и моего побратима, который, говорят, тяжело ранен, если только ему еще нужны повязки… А я вот здесь.

Увидел я вчера трэля, который резал для тебя бересту, и вспомнил, как ты еще у нас все писала что-то да писала… Помнишь, мы грабили в Восточном море, и я еще взял там корабль жрецов Белого Бога? У них было много… книг. Половину я выкинул, теперь жалею. Жрецы сказали, там написана тьма всяких премудростей, но я слышал только про полоумного старика, который травил детей медведями. Я давал эти книги Можжевельнику, чтобы он прочел руны и извлек и них пользу, но руны не захотели ему подчиниться…

Хельги подошел к Звениславе и положил сумку к ее ногам:

— Вот, возьми, Ас-стейнн-ки. Может быть, ты сумеешь прочитать, что тут написано. А то прикажи вымыть эти листы и сама пиши, что пожелаешь.

Когда Чурила, перескакивая через три ступеньки, поднялся по исходу и растворил дверь, его жена и Хельги Виглафссон о чем-то весело беседовали по-урмански, и Хельги держал его, Чурилы, кольчугу за один конец, а Звениславка — за другой.

Князь молча остановился на пороге. Хельги первым заметил его, что-то быстро сказал, и Звениславка обернулась.

Ни испуга, ни смущения не было в любимых глазах… Да что там — и быть не могло. Княгиня совсем по-девчоночьи ойкнула, бросилась к нему — и повисла на шее, смеясь и плача одновременно. И сдержаться бы, отстранить ее хоть ради приличия — не миловаться же при госте, да куда! Руки, не слушаясь, сами сомкнулись вокруг нее, обняли, оторвали, легкую, от пола, и уста без позволения потянулись поцеловать у нее на темени вышитую кику…

Хельги смотрел на них, держа в руках забытую кольчугу.

Чурила еще загодя снял повязку со лба — не хотел пугать жену. Густые волосы прятали засохший след вражеского железа. Но чуткие княгинины пальцы мигом нашарили у него на груди, под рубахой, плотно стянутую тряпицу, и глаза испуганно округлились:

— Да ты ранен? Это даны тебя? Тебе больно?

Чурила наконец отыскал в себе силу оторвать ее от себя, разжать, отвести в сторонку ее руки.

— То не рана… полраны. Ты что о госте позабыла, княгиня? — и, опускаясь на лавку, обратился к Виглафссону:

— Рад я тебе, Виглавич… Что редко бываешь?

Он уже успел забыть о Любиме, как забывают о грязной луже, ненароком попавшейся под ноги. Но синие глаза Хельги неистово вспыхнули.

— Не хочу часто бывать в твоем доме и не могу!