Лебединая дорога

Халльгрим заставил его припомнить, как именно была растянута веревка, за которую злополучный Гуннар зацепился ногой. Где стоял самострел… А после сказал:

— Не на зверя охотились те финны. И пусть распадется мой щит, если не придется нам еще познакомиться с теми охотниками поближе!

Чужой лес глухо шумел над их головами. О чем шумел? О том, что они были всего лишь горсточкой людей на огромной и неприветливой земле… И низкое небо равнодушно плыло над ними. И родным здесь было только море.

Да и оно должно было не сегодня-завтра остаться за спиной. И может быть — навсегда!

Не таких, как они, принимала в себя Гардарики. Принимала без всплеска, без следа, без вести домой…

Когда приблизился вечер, Халльгрим приказал выставить двойное число сторожей. И он не ошибся.

Среди ночи около кнарра поднялась молчаливая и яростная возня. Затем послышались крики: кричал Бьерн. Воины, умевшие мгновенно сбрасывать сон, кинулись на помощь. Выдергивали из ножен оружие, хватали головни из костров.

Возле кнарра на земле лежал человек. Рослый светлоголовый парень в диковинной одежде. Бьерн Олавссон сидел на нем верхом, стискивая коленями бешено извивавшееся тело, и длинной веревкой вязал пленнику руки. Поодаль валялись пучки сухой соломы, а в соломе — стальное кресало и кремень.

— А ну, подними-ка его, — сказал Бьерну Халльгрим. Сын кормщика неторопливо слез со спины парня, взял его за шиворот и сильным рывком заставил встать. Тот, не долго думая, лягнул его ногой. Бьерн молча сгреб пленника за волосы и кольнул в ребра концом ножа… Парень вздрогнул и остался стоять неподвижно.

— Ты кто такой? — спросил его Халльгрим. Северной речи пленник не понял, но догадаться, о чем спрашивали, было нетрудно. Он поднял голову и гордо ответил:

— Ингрикот!

Халльгрим указал ему на солому:

— Твое?

Парень что-то ответил на своем языке.

— От него зверем пахнет, — сказал Сигурд. — Лосем. Может, он оборотень?

Халльгрим поискал глазами Можжевельника. Но Олав, встретив его взгляд, только пожал плечами. Семь раз он бывал в здешних местах и неплохо знал реку.

Но не имел никаких дел с племенем ингрикот и тем более не знал языка.

— Я подвесил бы его вверх ногами, — сказал Бьерн. — Над костром. А если брату сделается хуже…

— Помолчи, Бьерн, — перебил Халльгрим. — Спросят тебя, тогда и посоветуешь. Давайте-ка его к свету… И пусть позовут сюда раба, которого Ас-стейнн-ки купила в Бирке!

Пленника поставили так, чтобы его освещало пламя. Он молчал и больше не пытался сопротивляться, но светлые глаза люто горели из-под бровей. И уже не казалось удивительным, что он обманул бдительную стражу и почти добрался до корабля! Это был его родной лес, а сам он родился финном и, стало быть, колдуном. Все финны колдуны. С него станется вмиг обрасти перьями и птицей взмыть в небо! Это хорошо, что Бьерн успел связать ему руки. Со связанными руками колдовать нельзя, кто же этого не знает.

Двое Олавссонов принесли на одеяле раненого брата. Подошел Улеб и с ним сама Звениславка.

— Ас-стейнн-ки, — обратился к ней Халльгрим. Он сидел против пленника, на одном из катков, подпиравших киль черного корабля. — Ты говорила, твой невольник родом из Альдейгьюборга, значит, знает этот народ. Пусть он спросит этого человека, кто такой и зачем пришел. Он называет себя ингром!

Улеб по-урмански понимал лучше чем надо: все-таки в Ладоге родился, а туда, как в Бирку, кто только не приезжал. Ишь, князь-то заморский — погнушался обратиться к холопу, с госпожой заговорил! А давно ли именитые люди звали его по имени-отчеству, а кто победней, те вовсе в пояс кланялись стеклу кузнецу, в славной Ладоге всем известному!

— Улебушко Тужирич, — обернулась к нему Звениславка. — Слышишь, Виглавич поговорить тебя просит…

Улеб только вздохнул. Урманину проклятому ответил бы как подобало, ей отказать не мог. Милый голос враз загладил обиду — эх, и счастлив же будешь, Чурила Мстиславич, кременецкий князь! Чем мог, помог бы бедолаге ижорцу… А что?

Он хмуро спросил, обращаясь к Халльгриму:

— Говорить-то что?

Халльгрим впервые посмотрел на него внимательно:

— Ты, трэль, знаешь ли этот народ? Улеб ответил тяжело и с ненавистью:

— Знаю! Живут они здесь, на Неве, а пришли, говорят, откуда-то с севера.

Мы ижорой их зовем… Халльгрим положил ногу на ногу.

— Переведи-ка ему… Я хочу знать, кто он и что ему здесь понадобилось!

Улеб повернулся к пленнику — но тот неожиданно обратился к нему первым.

— С ними плывешь? — недобро щурясь, спросил он Улеба на ломаном языке. — Прилип к сапогам, грязь болотная?

— Не тебе меня лаять! — по-корельски осадил его Улеб. — Не на того гавкаешь, щеня! Я, может, добра тебе, дурню, хочу. А кроме меня да хозяйки моей некому тебя тут жалеть! Князь вот спрашивает, кто ты такой есть.

Ижор посмотрел на него так, словно это не он, а Улеб стоял со скрученными руками.

— Мои воины привяжут тебя и твоего князя к одному большому камню и подарят речному хозяину. А хозяйку твою…

— Что он там говорит? — спросил Халльгрим. — Переведи!

— Ругается, — ответил Улеб. — Обещает в реку побросать!

Тут пленник заговорил снова, и Улеб добавил: