Лебединая песня. Любовь покоится в крови

— Знаете, я что-то подобное подозревал. — Фен достал свой золотой портсигар, предложил сигарету ей, сам закурил. — Как вы провели вечер, когда погиб Шортхаус?

— Мы посидели в баре, а потом я пошла к себе в номер. Это было в начале десятого.

— То есть алиби у вас нет.

— Как видите.

— И вы могли никем не замеченная выскользнуть из своего номера и через задний выход отеля пробраться в театр, в гримерную Шортхауса и подвесить его в петле на веревке, прикрепленной к крюку в потолке.

— Запросто.

Фен кивнул:

— А что вы делали сегодня после ланча?

— Зачем вам надо это знать?

— Есть причина, — дружелюбно отозвался Фен. — И весьма основательная.

— Вы заставляете меня нервничать. Я сейчас начну рассказывать и что-нибудь со страха перепутаю, а вы засадите меня в тюрьму за то, чего и в жизни не делала.

Фен встрепенулся. От тепла электрического камина его потянуло в сон.

— Ничего страшного. Посидите немного, а потом разберутся и выпустят.

Они посмеялись.

— Ну и чем вы занимались?

— После ланча, — начала Джоан, — я написала несколько писем в комнате отдыха отеля. Там были люди, довольно много, они могут подтвердить. Где-то в четыре появился Карл, и я пригласила его на чай. Потом пришел инспектор. Пил с нами чай и расспрашивал.

— А больше никого из участников спектакля вы не видели?

— Нет. — Она задумалась. — Хотя приходила Элизабет. Побыла с нами несколько минут. Это было уже после ухода инспектора.

— О чем шел разговор?

Джоан пожала плечами:

— Ни о чем определенном. Так, обычная болтовня. Впрочем, перед самым уходом она вдруг объявила, что знает, кто убил Эдвина.

— Ну, наверное, это была шутка.

— Возможно. Карл ушел вскоре после нее, поднялся наверх поговорить с Джорджем, а я допила чай и вдруг вспомнила, что не сказала Элизабет о сегодняшней репетиции. Решила зайти к ней. Дверь была не заперта, в номере никого не было.

«Надо же, — подумал Фен, — тот, кто напал на Элизабет, не потрудился запереть за собой дверь. Какая оплошность. Конечно, если нападавшей не была сама Джоан».

Профессор внимательно посмотрел на нее.

А что, она вполне способна это сделать. Да, оперная дива, шарм и так далее, но за всем этим просматривается твердость и решительность. Но, с другой стороны, именно такие качества свидетельствовали против версии о виновности Джоан. Тот, кто напал на Элизабет, действовал необдуманно и как будто в панике.

— Я окликнула Элизабет, — продолжила Джоан, — но она не отозвалась. И все же мне показалось, в номере кто-то есть. Ощутилось какое-то движение. Я прислушалась и решила, что это в соседнем номере.

— В ванную комнату вы не заглядывали?

— Нет. Дверь была полуоткрыта, но я проверять не стала. — Она испытующе взглянула на Фена: — Профессор, скажите, с Элизабет что-то случилось?

— Пока нет. Но сегодня днем ее дважды пытались убить. Примерно в то время, когда вы заходили к ней в номер. Так что ваши наблюдения очень важны.

Джоан была потрясена.

— Убить Элизабет? Но почему?

Фен пожал плечами:

— Не знаю. Но давайте продолжим. Вы оставили на столе записку и что дальше?

— Записку? — недоумевающе спросила Джоан. — Ах да, конечно. Я написала записку, а потом пошла в театр. Вот и все.

— По пути в номер Элизабет и обратно вы кого-нибудь встретили?

— Кроме горничных, никого.

Фен представил, где мог скрываться нападавший. Скорее всего в туалете. Дальше по коридору совсем недалеко находится номер Пикока. А что, если злоумышленник вышел оттуда?

Фен отмахнулся от этой мысли, как от назойливой мухи. Единственную новость, какую ему удалось получить из беседы с Джоан — что инспектор Мадж разрабатывает свои вздорные версии.

Он решительно поднялся на ноги.

— Ну как, я сдала экзамен? — спросила Джоан.

Фен улыбнулся:

— Да. На отлично.

Она выключила камин.

— Тогда пойдемте.

Глава 15

— Мне вдруг вспомнилась постановка «Саломеи» Рихарда Штрауса, — проговорила Джоан, когда они спускались по лестнице. — Я там пела заглавную партию. Это было довольно давно, когда у меня была хорошая фигура.

— У вас и сейчас прекрасная фигура, — совершенно искренне заметил Фен.

— Дело в том, что я была первой Саломеей, представшей перед мужской частью публики в том образе, какой они бы желали увидеть в «Танце семи покрывал» перед царем Иродом. Одежды на мне было тогда меньше, чем на любой из «девушек Уиндмилл»[18]. Но речь не об этом. Ирода пел Эдвин. — Джоан передернула плечами. — Насупившись, он сопротивлялся моим чарам, с обнаженным телом, грузный, толстый, совсем не соответствующий человеку, который долго жил в пустыне, питаясь диким медом и саранчой. Вы знаете, он мне был так отвратителен, что я едва сдерживалась. А когда он запел «Позволь коснуться поцелуем твоих губ», а потом прижался, меня едва не вырвало. Но я достаточно крепкая, и это все же происходило на сцене, а теперь представьте, что должна была чувствовать несчастная Джудит.