Лебяжий

Из кухни выплыла укрощенная сдобная Стеша и, морща задранный, в теплых веснушках нос, беззвучно хохотала, уперев руки в широкие бедра. Она возвышалась над маленьким мужем, подмигивала через его голову выпуклыми черными глазами, и Мурунов подумал, что за спиной мастера такую груду мяса не спрятать. А все же это была надежная, крепкая спина.

– В чем? Вот в чем! – Лукашин, выхватив пучок веников, мазнул ими по давно не мытому полу, подняв облако пыли. – Кубанские! Просяные! Тещин подарок...

«Рехнулся он, что ли? Везти с Кубани – какая нужда? – думал Мурунов, едва удерживаясь от смеха. – Вокруг сосны: наломать веток – бесплатные веники».

– Попробуй! Истома враз копылья загнет. Тут каждая иголочка на счету.

– А в ящиках что?

– Тут, парень, того дороже.

В ящиках оказались клиновые ремни, сальники, пяток подшипников и разная железная мелочь. Лукашин любовно, с вожделеньем скупого рыцаря, перебирал привезенное им богатство и торжествующе объяснял, где и как доставал.

– Два вечера одного механика водкой накачивал...

– У тебя что, деньги лишние. Или ждешь – памятник за это поставим?

– Деньги – нет, не лишние. На «Волгу» откладывал... А памятники пускай футболистам ставят. Мне не за что...

Мурунова пригласили за стол, но он отказался, сославшись на занятость.

— Не хочешь – как хочешь, – свернул разговор Лукашин.– Была бы честь оказана.

– Не обижайся, Паша... Я правда спешу, – глухо сказал Мурунов, которому было не под силу видеть испытанное временем надежное счастье Лукашиных.

– Трудный парень. Искрученный весь какой-то, – вздохнул Лукашин.

– А ты поласковей с ним, Павло! Железо свое и то в ящик сховал, чтоб не мялось... А тут – человек, душа смутная: сомнешь – не выправишь, – шепотом подсказала Стеша, заглядывая мужу в глаза, чуть взбаламученные тревогой...

Время неприемное, но Раиса была в медпункте. Открыв Мурунову, усмехнулась:

– Ты заболел? Не поверю.

– Бывает, и черт поклоны бьет, – сумеречным приглушенным голосом сказал Мурунов и с трудом втиснулся в кресло. – Зуб выдернуть можешь?

– Хоть все... Болит?

– Пока еще нет, но кто застрахован? – пошутил Мурунов, испытывая лютое желание уснуть.

«Бедняга! – сочувственно покачала головой Раиса и ощупала его лоб. Лоб горел, а Мурунов, уперевшись локтем в подлокотник, уже тихонько посапывал. – Спи-ит... Ах, бедняга!»

Накрыв инженера своей шалью, принялась наводить порядок в аптеке. Он спал недолго, минут двадцать.

– Однако зачем я сюда пожаловал? – с трудом раздирая освинцовевшие веки, вспоминал Мурунов. – Ага! Хотел попросить у тебя аптечку...

Он был смущен и неожиданным сном, моментально его сразившим, и дружеской заботой Раисы, виновато забормотал...

– Ты извини... замотался.

– Ну вот еще! Что я, не понимаю? Подремли, если хочешь.

Дремать не пришлось. Под окнами взревел тягач. Пожимая руку врачихи, Мурунов задержал ее в ладони, благодарно поцеловал. Рука пахла духами и медикаментами.

– Смотри ты, умеет! – рассмеялась Раиса. – Где научился?

Этот смех слышался ему всю дорогу. Перекинувшись в кузов тягача, Мурунов дымил сигаретой, искоса взглядывая на Лукашина, нелепо и беззвучно разевавшего рот: голос глох в грохоте.

На полдороге тягач тормознул. Стало потише. «Дан прика-аз ему на запад...» – визгливый и резкий вдруг обозначился голос. А через бортик, закутанная до бровей, перевалилась Сима.

– Далеко ли? – хмуро спросил Лукашин, прервав пение.

– К Истоме Игнатьичу, – едва различимо, через шаль, ответила Сима. – Хочу груздочками для Степы разжиться...

У Истомы обедали. Выйдя из-за стола, Лукашин сказал:

– О груздях напрасно хлопочешь. Я твоей матери денег выслал. Она каждый день к Степану наведывается. Лучше пиши ему чаще... Он в дочке души не чает.

Истома, покосившись на женщину, стиснул в руке стакан с чаем. Стакан хрупнул, порезал руку.

– Степан-то муж ей, что ли? – спросил Мурунова, когда вышли на улицу.

– Что, приголубила? О-ох евы!..

3

– Ты пошто меня обманула? – думно уронив голову на руки, допрашивал женщину Истома.

Сима молчала. Ее разрывал нечеловеческий страх. Если б Истома кричал – на крик можно ответить криком. А он был укорительно тих, словно сама совесть.

– На деньги позарилась? А человеческое обмарала. Э-эх! – Истома стукнул ладонью по лбу. Мохнатая коричневая голова его подскочила и снова бессильно упала на руки. С грохотом оттолкнув колченогий стол, Истома выбодрился над ним, всклокоченный, гневный.

– А-а! – заверещала Сима по-заячьи и, виляя задом, поползла к порогу. Ползла зигзагами и у дверей зацепилась, упала на бок и затравленно заозиралась на страшного старика.

– На деньги, спрашиваю, срамница?

– А-а! – ничего не соображая, визжала Сима нелепо шарила выход.

– Нна тебе деньги! Нна! Давись! – Истома сорвал со стены кожаную охотничью сумку, выхватил кипу банкнот. Склейка разорвалась, и деньги рассыпались, закружились, густо покрыв до бесчувствия перепуганную женщину.