Лебяжий

– Наглец! Какой наглец! Есть в конце концов элементарная субординация, уважение к возрасту, к общественному положению... Что за развязность!

Сдерживая гнев, Саульский стремительно обходил буровую, отыскивая причину, которая позволит отыграться. Но – вот чертов очкарик! – ни к чему не придерешься. В вагончиках чистота почти больничная. На рабочей площадке тоже все честь по чести. Вот только возле устья... Тут что-то не то... Ну-ка, ну-ка!

– Мурунов! – позвал негромко Саульский, но Мурунов, что-то выговаривавший Водилову, досадливо отмахнулся. Саульский подошел к нему сам. – Вы почему отмахиваетесь, Мурунов?

– Мне некогда таскать ваш шлейф. Через два дня забурка.

– Наглец! – прорычал Саульский, но главный инженер забежал в дизельную. И все же этот неприветливый парень свое дело знает. А то, что он ведет себя вызывающе, так Саульский и сам с начальством не ангел. Представители министерств и в особенности ученые не раз жаловались на него в разные инстанции.

Лукашин, желая задобрить начальника главка, водил его по всем закоулкам, всячески расхваливая главного инженера.

– Видали? – показывая на устьевой комплект – новинку, недавно придуманную Муруновым, расписывал Лукашин. – Его предложение. А долото? А ключ автоматический? Чего ни коснется, то и усовершенствует. Беспокойный парень!

– Пьет?

– Вы сами у него спросите, – уклончиво сказал Лукашин и принялся выпрашивать для бригады сальники, клиновые ремни, унты. Саульский не слушал его и хлопал веточкой по голенищам утепленных сапог.

– Я вас спрашиваю, – прервал он Лукашина. – Вас. И потому отвечайте.

– Когда ему пить-то? Сами видите, как вол тянет.

– Почему не сообщили о нарушении приказа главка?

– Какого приказа? – удивленно вскинул бровки Лукашин.

«Школа Мухина...» – усмехнулся Саульский и, сломав веточку, дал голоса:

– О Белогорье что-нибудь слышали?

– Слыхал мельком. Оно, кажись, где-то на побережье...

– Там.

– Далековато, но, думаю, лет через пять и до него доберемся.

– Через пять?! – чуть не подпрыгнул от возмущения Саульский. – Вы должны были добраться сейчас... Там намечалась база.

– Разве? – искренне удивился Лукашин. – А я не знал.

– Врете в глаза!

– Врать – указания не было. Да если и укажете, так я погожу, – оскорбился Лукашин и достал часы, намекая: мол, время – золото.

– Что, в самом деле не знали? И разговора такого не было?

– Разговор возникал, – пожал плечами Лукашин. – А я так рассудил: если уж мы сообразили, что за Белогорье браться не время, так в главке-то поумней нас люди...

– Так, так, – исподлобья взглянув на него, подытожил Саульский. – Круговая порука? Что ж, мы еще вернемся к этому разговору. Теперь пригласите сюда Мурунова. Он довольно наглядно продемонстрировал свое пренебрежение ко мне.

– Не демонстрировал он... Такая натура! Когда пуск – тут все по струнке ходят.

– И вы?

– И я, – с тихим восторгом подтвердил Лукашин. – Хозяин!

Хвалил, а сам прикидывал: «Строгач как минимум обеспечен».

Но и после этого приглашения Мурунов появился не сразу. Перешагнув порог конторки мастера, буркнул:

– Водилов предлагает... как эксперимент, конечно, ввести в бригадах технологическую службу...

– Добавлять новую единицу? Какой резон? – ожидая возражений, спросил Саульский.

– Резон полный. Будет человек, отвечающий за всю технологию бурения... наше слабое звено.

– А мастер для чего?

– У мастера хватает обязанностей. А технолог пусть отвечает за проходку, за каждую аварию... и анализирует.

– Я обдумаю ваше предложение. Мне кажется, оно не лишено смысла. Теперь покажите мне вашу «подушку».

– Не могу, – категорично, но более или менее вежливо отказал Мурунов.

– Почему?

– Потому что через два дня пусковая. А тут прореха на прорехе. Потому что я инженер. Потому что болен Мухин.

– Слишком много «потому что». Ну бог с вами, – уступил Саульский и, выдержав паузу, поинтересовался: – Скажите, вы долго намерены разыгрывать оскорбленного?

– Оскорбленного? Вы о чем?

– О буровой на воздушной подушке. Разок обожглись... оттого, что в главке завелась какая-то моль. Но дело-то не должно от этого страдать!

– Этой моли... там слишком много.

– Почему не обратились непосредственно ко мне?

– К вам разве пробьешься?

– Изобрести – полдела. Главное – дать жизнь своему изобретению. А вы спасовали. Вот где характер-то следовало проявить. В наше время...

– Слыхали, – перебил Мурунов. – И в школах проходили. Я вам больше не нужен?

– Вот что... через месяц представите мне свои соображения о «подушке». Не позже чем через месяц.

– Могу представить после забурки, – хмурое лицо Мурунова осветила радостная улыбка. Какой он, в сущности, еще мальчишка! Но кажется, очень способный человек. Надо будет к нему присмотреться.

На острове выла одинокая собака. О чем она воет, эта продрогшая тварь?

– Эдька! Эдька! – донеслось из угольного сарайчика. Саульский прислушался. В сарайчике кто-то возился, всхлипывал. Заглянув внутрь, при свете тусклой закопченной лампочки Саульский признал в чумазой уплаканной женщине радистку. Она тюкала киркой по черной, смерзшейся, как бетон, угольной массе и размазывала по лицу слезы.