Тянулось это всё несколько месяцев, до Нового года. Как я и предчувствовал, МОНИКовское МРТ полного разрыва связок не показало, 60 процентов, что ли. Ортопед-консультант, СНС, кандидат наук, гипс тоже не снимал, колено не смотрел – лишь прочёл заключение мртиста и написал "лечение консервативное". Елена ему не поверила, за свои деньги прошла платное МРТ в частном центре на 10-й Парковой, там написали "полный разрыв" и направили в Пироговский центр на Сиреневом бульваре "по квоте".
Впрочем, там, на Парковой, всем писали "полный разрыв", даже тем, у кого точно разрыва не было. Правильно, человек свои деньги заплатил, и вдруг оказывается, что нет никакого разрыва или он неполный – обидно, понимаешь!
Ура, наконец-то моя пациентка шла на операцию! Пусть через полгода шла, но, как диагност, я оказался на высоте, моё заключение подтвердил высокотехнологичный метод!
(Само колено никто, кроме меня, не смотрел, в том числе, и в Пироговском центре).
Елена пришла ко мне перед операцией и попросила закрыть больничный, так как ей там должны были открыть свой, там же она собиралась продолжить и закончить лечение. Это была последняя её явка ко мне.
К тому времени ходила девушка в "брейсе" за 40 тысяч, который её выписали в МОНИКах, и с тростью. Нога, что называется, "высохла" за это время, и я не очень понимал, что даст ей сейчас операция – когда надо сперва, прежде, чем её делать, вернуть ногу в нормальное состояние – разработать сустав и "нарастить мышцы", как требовала "матчасть" в таких случаях. Но я, понятное дело, не стал делиться своими мыслями с пациенткой – чемерисам виднее!
Как я уже отметил, мы практически не разговаривали, так что я не мог полноценно оценить "психологический настрой" Елены. Вела она себя и сейчас очень сдержанно, но уходя, подарила мне прощальный взгляд. В нём был огромный, невиданный мною прежде упрёк… нет, Упрёк… точнее – УПРЁК, УПРЁЧИЩЕ!
От этой операции она тоже не ожидала ничего хорошего.
"Ну, почему, почему Вы меня тогда не прооперировали? Теперь живите с этим…"
Мне уже тогда очень много с "чем" приходилось жить, после 20 лет практики. Это особое умение, особое преимущество для выживания, приобретённое в онтогенезе. Если работаешь с больными, то оно совершенно необходимо. Кто-то умер, кого можно было спасти. Кто-то ушёл на инвалидность, кому можно было вернуть трудоспособность. Кто-то просто на меня обиделся. Кажется, оно называется "профессиональное выгорание", и не все, далеко не все хирурги могут с этим справляться.
Особо ведь ничего такого с этой Еленой у меня не случилось – информацию я ей дал сразу, ничего не скрыл… и нормальный человек, каким она мне показалась, после моего интервью, начал бы немедленно "суетиться" и "напрягаться", искать вызывающую доверие больницу и брать свою судьбу в свои руки. Я же не мог ей сказать прямым текстом!
Конечно, формально Елена не могла меня ни в чём упрекнуть. Даже, если бы тогда я и решился на эту операцию и сумел уговорить дежурного анестезиолога "сделать спиналку"… а там ведь ничего не требовалось для первичного шва связок, кроме общехирургического инструментария… в понедельник заведующий отделением, обнаружив "подобное художество", порвал бы меня на мелкие клочки при подпевании своих ровесников-подпирал, монополизировавших всю работу в операционной. "По дежурству" нам разрешалось делать только ампутации конечностей и трепанации черепа, а до всего остального не доросли мы в наши 40 лет с плюсом…
"Валерон с Беловым как-то сделали остеосинтез спицами при открытом переломе пяточной кости, – вспоминал я. – Так утром "деды" с них всю стружку сняли, мол, зачем, почему, как, откуда, кто приходил, кто просил, что приносил… главдед орал так, что вибрировали стёкла… Валерон потом сразу в недельный запой ушёл, не выдержала душа поэта…"
Личный богатый опыт "подобных художеств" был у меня с Федюшиным, когда я работал в степях Херсонщины. Если выдержать гнев жлоба-заведующего я ещё мог, то на пользу больному подобное "д'артаньянство" точно не шло, возникала "очень нездоровая ситуация", крайне отрицательно сказывающаяся на результате.
Но факт оставался фактом – я не прооперировал интересную пациентку, чем лишил себя морального удовлетворения, а её шанса на выздоровление.
"Возможно, ничего путного из этой операции бы не получилось по каким-нибудь объективным причинам, – пытался я утешить себя долгими зимними вечерами, сидя за рюмкой в полном одиночестве. Дежурства в травме я к тому времени бросил. – Если бы у тебя была как следует "набита рука" на таких операциях… Но слишком мал твой опыт, zyablikov – один раз ассистировал Федюшину и прочёл две статьи в журнале 80-х годов последнего века прошлого тысячелетия… А вдруг, всё бы взяло и получилось? Эх, теперь не узнать! Нипочём не узнать, и второго шанса тебе никогда не представится!"
Никогда не говори "никогда"