Лед

– Какая досада! Но ты же, мать твою, не мог остановиться, а?! – Он ударил Шона по лицу наотмашь. – Ты ленивый, жадный, маленький ублюдок, и поэтому я должен возиться с тобой. Ты меня слышишь? Сколько я всего для тебя сделал… Но от тебя, мать твою, не дождешься никакой лояльности!

Шон чувствовал, как Кингсмит молотит его кулаками, но наркотик заглушал боль.

Все они были точно дети, но они хорошо послужили нам. Они временами испытывали наше терпение и играли на наших нервах; но так или иначе они доказали свою преданность и пользу. Кроме того, не следует забывать, что я знал каждого члена племени на протяжении почти четверти века, прежде чем стал относиться к ним с добротой и приобрел личный интерес, что должно испытывать всякому человеку в отношении представителей низшей расы, привыкших уважать его и полагаться на него на протяжении большей части его сознательной жизни. Мы снабдили их всех самым необходимым для жизни в Арктике более лучшего качества, чем они когда-либо имели, а тех, кто принимал участие в санном путешествии, а также в зимней и весенней работе на северном побережье Грант-Ленда, мы наградили столь щедро, что они заделались у себя арктическими миллионерами.

Северный полюс (1910 г.).

Роберт Э. Пири

35

За полчаса до того, как над Лондоном взошло солнце, когда большой бальный зал отеля «Кэррингтон» давно был приведен в первоначальный вид, а фотографию Тома Хардинга увезла к себе домой восторженная официантка, Шон проснулся ни жив ни мертв, чувствуя боль во всем теле. Он повернулся на бок, желая дотронуться до Мартины, но рядом никого не было, и он вздрогнул, когда его лицо коснулось чего-то твердого и холодного. Он услышал непонятный рокочущий звук и понял, что лежит на полу. Очень медленно он открыл заплывшие глаза.

Он лежал на ковре между диваном и кофейным столиком. Когда он медленно повернул голову, боль отдалась во всем теле, но он инстинктивно понял, что нужно молчать. Ковровая дорожка вела в темноту соседней комнаты, откуда и доносился рокочущий звук. Человеческий храп. Шон различил тяжелые золотые портьеры. Коврики. Большущие вазы с цветами. Серебристый прямоугольник ноутбука на столе. Это был люкс Кингсмита, и произошло что-то плохое.

Язык обследовал скользкие сгустки по краям губ – и Шон сплюнул один на ковер. Темное кровяное желе облепило все зубы. Он не мог понять, почему здесь лежит, но головная боль, накатывавшая с каждым ударом сердца, заставила снова опустить голову на ковер. Кишки скручивало от тошноты. Сквозь стекло кофейного столика он увидел граненый стакан с водой. Медленно потянувшись к нему, он заметил кое-что еще. Снизу к столешнице была прикреплена круглая серебряная кнопка. Круг матового металла с блестящим углублением в центре. Подавив стон, Шон повернул голову, чтобы убедиться: Кингсмит его не видит. Тогда он подтянулся и открепил кнопку.

Она непрочно удерживалась двусторонней липкой лентой и, отстав, упала на ковер. Шон сгреб ее, сжал в руке и лег обратно, так как ощутил вибрацию в полу – в темноте соседней спальни массивный мужчина поднялся с постели и прошел в другую комнату. Он слышал, как Кингсмит помочился, но не спустил воду. Шон нажал кнопку несколько раз, накрыл ее рукой и замер, слыша, как шаги приближаются к нему. Красное марево перед глазами потемнело, и он понял, что Кингсмит встал над ним. Затем он услышал, как отодвинулся диван. И тут раздался звонок в дверь. Кингсмит что-то пробурчал. Шон услышал, как удаляются его шаги, а затем голос – Джо говорил, что ему ничего не нужно.

Шон нажал на кнопку еще несколько раз до того, как услышал приближающиеся шаги Кингсмита. Он по-прежнему не понимал, что произошло, но лежал с закрытыми глазами.

– Шон, я знаю, ты проснулся; так глупо – ты сам виноват.

Снова раздался звонок в дверь, и Кингсмит выругался. Почувствовав, что он отошел, Шон поднялся на ноги, превозмогая боль.

– Помогите мне! – прокричал он хриплым голосом, как только открылась дверь. – Не уходите!

Кингсмит резко обернулся, и Шон увидел шок на лице портье, заметившего его, пока Кингсмит не попытался закрыть дверь.

– Все в порядке, – сказал он.

– Вы уверены, сэр?