Леди и некромант. Тени прошлого

И надо бы прислушаться. Если прислушаюсь, мне расскажут, насколько счастливой я могу быть. Сопротивление бесполезно, мы все принадлежим пескам, но мы хотя бы можем умереть счастливыми.

— Обойдетесь, — сказала я голосам и, убедившись, что открываться дверь не планирует, набрала ковш воды и вылила на голову Грену.

Он вздрогнул.

Фыркнул.

И сказал:

— Не было печали, свинью выручали.

А потом икнул и зевнул. Потряс головой, отчего бантики, в волосы вплетенные, запрыгали. И произнес:

— Чего это было-то?

— А я знаю? — я обошла телохранителей, которые ко хранению моего тела интереса не проявляли, а так и стояли, статуями, хорошо, хоть не делали попыток свернуть мою дурную голову. Револьвер лежал на месте, в сумочке, и с ним вот стало как-то спокойней.

Октоколесер же вздрогнул.

Заурчал.

И задрожал. За окном поползла желто-красная гладь пустыни. Такой вот классической пустыни, где песок и еще раз песок. Мы проплывали мимо величественных барханов, когда на вершине ближайшего появился вдруг человек.

И странное дело, пусть он был не так уж и близок, но я в мельчайших деталях могла рассмотреть его лицо. Узкое. Бледное. Аристократически-прекрасное.

Черный наряд его несколько не вязался с местом, все же в камзоле здесь несколько жарковато.

Мгновенье, и рядом с мужчиной появилась женщина в легком лиловом платье. Она рассмеялась чему-то и, подняв руки к небесам, закружилась. Взметнулись шелковые юбки, и пески за ними… закружились, загудели, превращаясь в песчаный вихрь. И поначалу небольшой, карманный, он с каждым мгновеньем становился все больше.

А у меня возникло такое вот нехорошее чувство, что одним вихрем дело не ограничится.

Пески зашевелились, ожили.

Они вдруг расползлись гнилою ветошью, выпуская из дыр людей. Этих людей были сотни и сотни.

Разные.

Вот толстая женщина в темных одеждах опирается на руку изможденного мужчины. Ноги его скованы цепью.

Разбойного вида мальчишка держит крупный камень.

И старик склоняется под тяжестью креста.

…и все же вот скованных, обритых, изможденных было в разы больше. Я чувствовала глухую их ненависть, а еще — тоску.

Жажду, утолить которую может моя никчемная жизнь…

…песок гудел.

Он поднялся волной, которая устремилась к нам, неся камни и кости. Она летела, напоенная совокупной силой их, уже не живых, но еще не мертвых. И я закрыла глаза, предчувствуя удар. Октоколесер мелко дрожал, разгоняясь, но я понимала: уйти от волны не получится.

Гуля заскулил и прижался к ноге.

Вздохнул Грен, пробормотав:

— Была б шея, а веревка сыщется…

…удара не было.

И не было.

И все еще не было… и я открыла глаза. За хрупкой преградой стекла виднелись лица. Перекошенные яростью, кипящие бессильной злобой. Они корчили рожи, кричали что-то, но к счастью своему, я не способна была различить ни звука. Песок поднимался стеной… в полуметре от окна. И стена эта тускло мерцала.

— Защита императорской дороги, — Альер все же возник. — Надо же… вам повезло, что она работает.

Песок сползал, оставляя у камней подношения в виде мертвецов. Потемневшие мумифицированные тела издали походили на камни удивительных форм. И смотреть на них было не то, чтобы отвратительно, скорее уж немного неприятно.

Кем были эти люди?

— Что это? — мой голос дрогнул.

И пришлось стиснуть кулаки. Успокоиться.

Ничего страшного не произошло… могло бы произойти, но… не стоит думать о том, что могло бы… и вообще…

— Магия, госпожа, — Верховный судья прилип к другому окну. Он всматривался в происходящее снаружи с жадным любопытством. — Родовая магия Мах-Харни… мой старый друг все-таки сумел найти выход… позвольте…

…Верховный судья вдруг исчез.

Отмерли аррванты.

И левый заворчал, закружился. А правый вперился в меня взглядом.

— Ничего страшного не случилось, — револьвер убирать я не стала. Защита защитой, но… как-то мне было неспокойно, что ли…

…однако, несмотря на все мое беспокойство, к вечеру октоколесер дополз до края пустоши. К этому времени пески несколько успокоились, но мертвецы не исчезли. Они выстроились вдоль дороги молчаливой стражей и глядели на нас, близких и в то же время недоступных, с явною укоризной.

Я лишь руками развела.

Что бы с ними ни случилось, они заслуживали покоя, но… я не готова была отдать себя в жертву.

…пустошь имела четкую границу. Вот за окном мелькнули пески, и вот уже сменились они темными зелеными лугами. Дорога уходила дальше, к лесу, но октоколесер до него не дополз.

Он вдруг мелко задрожал.

Загудел.

И остановился.

***

Прекрасная Орисс чувствовала себя несколько неуверенно. Не отпускало ощущение, что она совершает ошибку, что сны ее — лишь сны, и не следует принимать их всерьез. А еще лучше, стоит попросить у отца настойки белого лилейника, и отдохнуть, наконец.

По утрам она чувствовала себя изможденной.

Истощенной.

Разбитой.

И отвар из корней девясила, сдобренный хорошей толикой лотосового молочка, почти не помогал. Нянька хмурилась.

Качала головой укоризненно.

Молчала.

Пока.

Ничего. Ждать уже недолго. Он восстанет и тогда…