Леди Клементина Черчилль

– Нет, дорогая, пусть занимается своей работой, – вряд ли я смогу выдержать напряженность этого события, если Уинстон будет следить за каждым моим движением и анализировать каждое мое слово, как я следила за ним все тридцать пять лет.

У меня сводит желудок, когда мы выходим из машины у здания, где меня уже ждет толпа репортеров. Я поднимаюсь на трибуну, сжимая в потных ладонях мою речь. После представления начинаю и произношу речь неплохо, благодаря тщательной подготовке. Но по мере приближения времени вопросов напряжение нарастает. Сейчас мне придется забыть обо всей моей оставшейся природной сдержанности, чтобы достичь той цели, ради которой я пересекла Атлантику. Цели, которой я не смогла достичь напрямую через Рузвельта в Квебеке или Вашингтоне.

Расправив плечи, я напоминаю себе о дружелюбной, прямой манере общения Элеоноры с репортерами и подражаю ей. Я очаровываю их, шучу с ними, спорю с ними, постоянно акцентируя внимание на серьезных проблемах. Когда некоторые репортеры вспоминают строки из «Дорогой моей Клементайн», старинной американской баллады, оплакивающей гибель девушки, я даже отшучиваюсь, что, несмотря на их песню, я не погибла, но стою здесь перед ними. Я удерживаюсь от упоминания о том, что английское произношение моего имени отличается от американского и потому даже не вписывается в песню, потому что это испортило бы впечатление.

Источая всю без остатка харизму, что была у меня в моменты на трибуне, я умудряюсь достичь с этими незнакомыми репортерами того, чего не смогла добиться с Рузвельтом, того, чего достигала Элеонора, несмотря на то, как ее муж оттеснил ее на задворки общественной жизни во время войны. Я, минуя президента, обращаюсь к репортерам, заставляя их полюбить нашу страну, а через них я обращаюсь и к американскому народу.

Глава сорок третья

16 декабря 1943 года – 14 января 1944 года

Лондон, Англия; Карфаген, Тунис; Марракеш, Марокко

Когда я получаю конверт с телефонограммой, я уже чувствую, что внутри. Уинстон страдал от череды болезней, включая пневмонию, в результате напряжения и поездок на международные конференции в течение почти года. Письма, звонки и телефонограммы об ухудшающемся здоровье Уинстона поступали на Даунинг-стрит номер 10 почти с того момента, как он уехал на последнюю встречу с Рузвельтом 11 ноября. В одной из последней телефонограмм от «Полковника Уордена миссис Уорден» – это наши постоянные кодовые имена, Уинстон признавался, что, похоже, у него снова начинается пневмония, и Сара, которая путешествует вместе с Уинстоном в качестве его личного секретаря, написала мне об одном пугающем вечере, когда он впал в лихорадочный сон, сказав Саре, чтобы она не волновалась, если он умрет, поскольку он уже успел набросать победную стратегию для войны. Но никакие мои слова не заставят его вернуться, пока он не будет готов.

Уинстон вел себя как обманутый, отчаянный воздыхатель с тех пор, как мы в октябре покинули Квебек и Вашингтон. Когда мы вернулись в Лондон и снова поселились на Даунинг-стрит номер 10, он с удовольствием читал в газетах обо мне и моей «остроумной, смелой и прямой манере общения». Но затем он провел шесть тяжелых, неудачных недель в советской миссии в Тегеране, где наблюдал за тем, как Рузвельт относится к Сталину как к главному своему союзнику, в то время как его самого два этих лидера игнорировали и даже поддразнивали. Похоже, мой успех среди американского народа в ходе моих пресс-конференций и турне никак не улучшил его взаимоотношения с Рузвельтом. Уинстон сидел в стороне в то время как они отвергали его сомнения по поводу атаки на Францию через Ла-Манш весной 1944 года как части операции «Оверлорд».

Я получала эти бессвязные сообщения, будучи в Лондоне, занимаясь неотложными делами среди встревоженных министров кабинета, просматривая отчеты о парламентских дебатах и давая советы, а также разбираясь с проблемами избирателей. Несмотря на мои мольбы, что он слишком болен, чтобы продолжать, он настоял на перелете из Тегерана в Каир, чтобы убедить Рузвельта, и после этого, несмотря на свое ухудшающееся состояние, он совершил еще один перелет в Тунис на встречу с генералом Эйзенхауэром[109]. И все потому, что он не хотел казаться слабым перед американским президентом.

Но когда я вскрываю конверт, я вижу, что телефонограмма не от личного врача Уинстона, лорда Морана, как я думала, а от кабинета. В нем секретная просьба отправиться в Тунис, поскольку у Уинстона снова только что диагностировали пневмонию и фибрилляцию сердца. Они беспокоятся, что он умрет.

Мне хочется упасть на пол и зарыдать. Но все смотрят на меня, ориентируясь на мое поведение. Я заставляю себя казаться встревоженной, но уверенной.