Леди Клементина Черчилль

Пока горничная собирает мои вещи, я расхаживаю взад-вперед по кабинету, пока секретари обзванивают лондонские аэропорты, запрашивая немедленный вылет, но все они закрыты из-за густого тумана, накрывшего город толстым покрывалом. В конце концов, одна особо упорная секретарша сообщает, что если мы доберемся до базы королевских ВВС Лайнем в Уилтшире, то там погодные условия могут позволить нам вылететь. Вместе с Мэри, Грейс и Джоком мы четыре часа едем на автомобиле сквозь затемнение и густой туман до аэродрома в Уилтшире. С ноющим от тревоги за Уинстона сердцем мы садимся в самолет.

После пятнадцати, затем двадцати, потом двадцати пяти минут без движения я начинаю паниковать. Что происходит? Я боюсь: что-то случилось с Уинстоном, и эта ужасная новость и задержала наш отлет. Они обсуждают, кто должен донести до меня эту чудовищную весть? Нет, нет, нет.

Наконец, в салон входит офицер с планками на мундире. Представившись, он говорит:

– Прошу простить, миссис Черчилль, у самолета технические проблемы. Мы пытались подыскать вам другой пригодный самолет, но здесь у нас только неотапливаемый бомбардировщик «либерейтор». Мы проверяли, но никакой другой аэропорт не может позволить вылететь более безопасным самолетам.

Я встаю и, не глядя на Мэри, Грейс и Джока, говорю:

– Тогда полетим на неотапливаемом «либерейторе».

Боевой офицер встревожен.

– Миссис Черчилль, я не уверен, что вы понимаете, что это за борт. Он предназначен для того, чтобы летать и сбрасывать бомбы, а не перевозить пассажиров. Там не только нет комфортабельных постоянных сидений, но и отопления. Там будет жутко холодно.

– Я нужна моему мужу, вашему премьер-министру. Пожалуйста, готовьте самолет.

Персонал переносит наш багаж. Они одевают Джока, Грейс и меня в летные комбинезоны. Я сказала Мэри, что ей не обязательно отправляться в этот опасный полет, и я почти смеюсь, глядя на серьезную очкастую Грейс в ее комбинезоне. Она настояла на полете. Но потом я вспоминаю, ради чего затеян наш опасный полет, и весь юмор улетучивается. Я вхожу внутрь и вижу, что бомбодержатель снят, и какая-то добрая душа разложила коврики на металлическом полу. Грейс, Джок и я садимся в импровизированные кресла, в то время как молодые солдаты наваливают на нас одеяла, чтобы мы не замерзли. А сами они терпят этот холод регулярно.

Я страшно нервничаю по поводу Уинстона и в какой-то степени из-за этого полета, и ноги у меня дрожат. Но я не могу позволить себе показать этого. Так что после нескольких глубоких вдохов я лезу в свой багаж и достаю нарды.

– Поиграем? – спрашиваю я Джока.

Тридцать партий в нарды, два термоса горячего черного кофе и остановка в Гибралтаре для дозаправки, потом мы садимся, и я выхожу из адски холодного самолета в сравнительно теплый тунисский полдень. После невероятно быстрой автомобильной поездки я подъезжаю к белой вилле генерала Эйзенхауэра возле древнего Карфагена, где нам навстречу выбегает Сара, сопровождавшая Уинстона на последнем этапе поездки. Она плачет от облегчения.

– Мы так боялись, что ты не успеешь вовремя.

У меня перехватывает горло.

– Все так плохо?

– Он сводит на нет все попытки помочь ему. Ты же знаешь папу. Я читала ему «Гордость и предубеждение», и единственное, что он сказал за все четыре часа – это сравнил тебя с Элизабет Беннет.

Со слезами, текущими по щекам, я следом за Сарой бросаюсь к нему. Но когда я вхожу в его комнату, я инстинктивно пячусь. Как этот сдувшийся человечек с таким запавшим серым лицом может быть моим Уинстоном? Я видела его всего пять недель назад, но он полностью изменился с тех пор.

Я почти боюсь приближаться к его постели, но все же подхожу. Услышав цоканье моих каблуков по твердому полу спальни, он резко открывает глаза и в их синей глубине я виду искорку прежней сущности моего мужа.

– Ты приехала. Ты наконец-то приехала, – хрипит он.

Я сажусь в кресло рядом с его постелью, нагретое Сарой, часами сидящей в нем. Я ощущаю странную смесь облегчения и страха, беря его за руку и тихо заговаривая с ним. Он не отвечает, но его дыхание успокаивается, и как только он глубоко засыпает, доктор шепчет:

– Цвет его лица и пульс лучше впервые за несколько дней.

– Это улучшение? – не смея верить ему, спрашиваю я. Я едва сдерживаю слезы при виде состояния моего мужа.

– Да, и я приписываю это вашему присутствию.